Дочь степи. Глубокие корни - [27]

Народ, как морская волна, хлынул на призыв. Сняв обувь, люди выравнивались в длинные ряды. Ряды становились все теснее и теснее. Огромная, ровная площадь, как черной тучей, покрылась народом. И если посмотреть сверху, островерхие шапки и малахаи напоминали густой лес.

— Все, — сказал кто-то сзади.

Для придания дженазе особой торжественности был привезен за сто верст известный татарский ишан. Сгорбленный, низенький старикашка, в зеленом чапане, белой чалме, с длинным зеленым же посохом, стоял перед затихшими рядами.

— Приготовьтесь в мыслях ваших! — пискливым голосом повелел он.

Из середины рядов поднялся Абдулла Эль-Керими и звучно, разборчиво начал:

— Илахи[57], приготовился я к намазу дженазы для славы божией, для прославления пророка нашего, для моления за усопшего, обратился челом к кибле, следую за имамом[58], аллах велик! Вот так совершите приготовление, — пояснил он.

Имам воздел руки. Началось моление.

Но дженаза не обошлась без происшествия.

Когда имам воздел руки и, провозгласив «аллах велик», призвал к текбиру[59], в одном из центральных рядов несколько казахов распростерлось в земном поклоне, как это полагается при обыкновенном намазе. Их примеру последовали остальные, и так два-три ряда склонились в ненужном поклоне. Среди них был и жених Карлыгач Калтай. Татарин, шакирд, сидевший поблизости, прыснул от смеха и был принужден выйти из ряда.

Намаз дженазы кончился.

— Джемагат[60], каким человеком он был? — крикнул Якуп.

— Хорошим человеком, — последовал ответ.

— Обидел ли он кого словом или делом? Если есть такие — да простят!

— Нет, нет, не обидел!

Покойника положили на телегу. В сопровождении нескольких человек его повезли на кладбище. Большинство народу осталось. И снова, как морская волна, народ хлынул к тому месту, где на привязи стояли предназначенные для раздачи животные. Четыре верблюда, повернув длинные шеи, недоуменно посмотрели на людей и снова принялись за жвачку. Но дикий жеребец, только сегодня взятый из табуна, при виде надвигавшейся людской волны заметался в страхе. Коровы, чесоточные жеребята, худые телята стояли спокойно.

Весь этот скот предназначался для раздачи.

Фидию, крупные садака[61] и подарки решено было раздать не на кладбище, а здесь, на месте.

При раздаче подарков и фидии главная роль выпала на долю Якупа и Янгырбая. Это дело воистину было трудным. При решении, кому сколько и что дать, учитывались, во-первых, состояние наделяемого, во-вторых, его родовитость и партийная принадлежность и, в-третьих, общественное положение.

Муллы получали приношение не сообразно с их ученостью или количеством принятых на себя грехов: мерилом здесь служило, в каком роду, у какого бая живет он.

Как только родственники покойного подошли к скоту, среди духовенства поднялся шепот, кому что достанется.

Мулы были поделены на три группы, в зависимости от того, каково было состояние их хозяев. В первую группу вошло шесть человек, в том числе Абдулла Эль-Керими, во вторую — девять, остальные — в третью.

Первым отвязали дикого жеребца. У ожидающих разгорелись глаза.

— Кому достанется?

Жеребца отдали ишану. Он в отогнутую левую полу взял уздечку, отвел коня к своей арбе и передал кучеру. Не меньшее вожделение вызвал большой одногорбый верблюд. Но на этот раз ничья надежда не оправдалась. Оказалось, что из Троицка должен был прибыть ученый казах Юлдузбай, несколько лет проживший в Мекке, Медине и Бухаре. Он намеревался прочесть дженазу, но по болезни не мог прибыть на погребение. Верблюд предназначался ему.

Потом отсчитали одного верблюда, двух шелудивых жеребят, одну кобылицу, корову и четыре овцы и все скопом дали первой группе мулл. Дележ они должны были произвести сами. Так же захватив уздечки в полы своих одежд, муллы отвели дареных животных в сторону и совершили молитву.

Далее наделяли фидией и в одиночку и по группам. Муллу вызывали не по его имени, а по имени его бая.

— Мулла Ис-Ахмета, поди сюда!

Церемонным шагом подошел казанский шакирд Зяки Фяхми, в джуббе, в штиблетах и каракулевой шапке, надетой на длинные волосы. Он робел, конфузился. Ни на кого не глядя, принял шелудивого жеребенка, преклонив колена, совершил молитву и вместе с даром скрылся с площади.

— Мулла Буребая, поди сюда!

Бородатый татарин Сейфулла, в белой шапке, желтом джиляне, в больших каушах, без малейшего стеснения, смело, будто говоря: «Я беру то, что мне полагается», остановился около пестрого вола, прикинул в уме: «Рублей двадцать стоит скотина», — и, помолившись, привязал его к ближайшей телеге. Желая определить откормленность вола, откровенно пощупал ему хребет и ребра.

Так роздали весь скот.

Несколько в стороне стояли два странствующих араба. Им дали по золотой десятке, сказав, что возиться с продажей скота им было бы хлопотно.

Покончив с духовенством, начали раздавать подарки почтенным казахам. Среди подарков имелось множество чапанов стоимостью от двух до тридцати рублей, несколько дорогих ковров, пять отрезов сукна по четыре аршина в каждом. Все это роздали в строгом соответствии с родовым и партийным положением и возрастом.

Из близких покойному подарок получил каждый. Кроме них, подарки получили бии, аульные управители и аксакалы. Старому Азымбаю дали хорошую шубу и кепе покойника. Старик, накинув лисий тулуп на плечи, взял зеленый чапан в руки и ходил, довольный, улыбаясь, как ребенок, получивший игрушку.