Дочь степи. Глубокие корни - [26]

Это была насмешка над бегущими. Абдулла Эль-Керими долгие годы провел среди казахов, знал их любовь к подчас колким шуткам и поэтому не смутился, не обиделся, а так же насмешливо ответил:

— Есть известный среди татар и казахов красноречивый акын Акмыла. Некий, такой же толстый, как ты, казах сказал ему поговорку, которую ты только что привел мне. Акын ответил ему следующее: «Где травы много, скот жиреет; где покойников много, мулла жиреет. Но если темноту казахской степи не просветит мулла, головы таких невежд, как ты, вошь съест». Приходилось тебе это слышать?

Сарсембай со смехом возразил:

— Правду говоришь, мульдеке. Во время моего детства пригласил мой отец муллу, кормил его мясом, поил кумысом. Молодухи, не смея перечить почтенному человеку, принимали его в свои объятия. Мы, молодежь, были уверены, что учимся. Прошло много лет. Он уехал. Но от пребывания его у нас не осталось иных следов, кроме следов от его палки на наших спинах… И раз так учат нас татарские мульдеке, откуда знать нам слова Акмылы?

Из юрты показался Азымбай. Он обратился к Абдулле Эль-Керими:

— Мулла Янгырбая, или ты не желаешь пойти на девер?

— Серсеке[54], намеревался я посостязаться с тобой в красноречии, но на дженазе считаю это неудобным, — на ходу ответил мульдеке.

Бай, довольный, крикнул ему вслед:

— Ай, дорогой мульдеке! Среди татар редко встретишь ловкого краснобая! Если приедешь, кумыс, баран готовы. Выпьем как следует, побеседуем!

— Хорошо, приеду, — пообещал Абдулла, входя в юрту.

XXX

Большая юрта полна народу. Вдоль киреге сидят казахи в кепе и малахаях и заплаканные женщины в белых покрывалах. Перед ними выстроились: мужчины в джуббах, чалмах, маленьких черных шапках, джилянах, тужурках и чапанах. В центре, головой к кибле[55], ногами к двери, лежит огромное, как гора, тело Байтюры, завернутое поверх савана в одеяло и кошмы. Лицо его закрыто полотенцем.

Слева от покойника с четками в руках стоит брат его Якуп. Он в молодости учился в медресе и был знаком с порядком дефена[56] и дженазы. Тут же, слева от дверей до почетного места, сидит духовенство.

Когда все разместились, вошел старый Азымбай.

— Можно начинать, больше никого не осталось.

Якуп, не выпуская из рук четок, взглянул на ишана, сидящего на почетном месте, и приглушенным, печальным голосом спросил:

— Покойнику было семьдесят девять лет. За сколько лет полагается фидия?

— Двенадцать лет относятся к детству. Полагается за оставшиеся шестьдесят семь лет, — быстро высчитал самый прыткий из собравшихся Абдулла Эль-Керими.

Сосчитали тех, кто должен был получить фидию. Их оказалось тридцать четыре человека. Из них двоих — одного слепца и одного мальчика — как непригодных вывели из ряда. Осталось тридцать два. Каждый из них принимал на себя грехи двух лет; грехи оставшихся трех лет прибавили трем муллам. Сосчитав, что двадцати девяти муллам полагается по два, остальным по три девера, приступили к делу.

Около Якупа лежал маленький сверток с таким количеством золота и серебра, какое, по шариату, могло окупить грехи, совершенные в течение года.

Якуп перевесил четки на локоть, уселся как раз на уровне груди покойного и со словами: «Принимаешь ли сие в откуп за все, что должен был совершить новопреставленный Байтюра, сын Хантемира, но что не выполнил он своевременно, и не снимаешь ли с него все то, что обязательно и необходимо?» — протянул сверток ишану, сидящему напротив него, по другую сторону покойника.

Ишан обеими руками взял сверток и тут же вернул его баю, сказав при этом:

— Принял и снова возвратил тебе в дар.

Ишану полагались грехи за три года, поэтому церемония со свертком была повторена трижды.

Следующая очередь была Абдуллы. Ишан отошел в сторону. Абдулла занял его место.

— Принимаешь ли сие в откуп за все, что должен был совершить новопреставленный Байтюра, сын Хантемира, но что он не выполнил своевременно, и снимаешь ли с него все то, что обязательно и необходимо? — сказал Якуп, протягивая сверток.

Абдулла Эль-Керими правильным арабским напевом произнес:

— Принял и снова возвратил тебе в дар.

На него возлагались грехи двух лет, и поэтому он только два раза принял и вернул сверток. Девер был повторен всеми остальными, разложившими на себя грехи покойного бая, накопленные за шестьдесят семь лет.

— Муллы, взамен этого мы дадим вам скот. Удовлетворитесь ли вы тем, что мы дадим вам? — спросил Якуп по окончании девера, пряча сверток в карман.

Все участники девера в один голос ответили:

— Согласны, согласны!

В юрту вошли новые люди. Совершили тяхлиль. Потом множество людей вынесли тело Байтюры.

Среди женщин поднялся плач. Рокия-байбича с воплем: «Ай, Байтюра, ау! На кого меня покидаешь?» — откинулась на киреге.

Вокруг нее скопились женщины. Рокия не утихала.

— Ай, Байтюра, ау! На кого меня покидаешь? — причитала она.

К ее плачу присоединились другие, стали восхвалять достоинства, величие усопшего.

Женщины в слезах остались в юрте, мужчины пошли на дженазу.

XXXI

Саженях в тридцати от юрты покойника положили на траву. Джигит, встав на стременах, закричал, поворачиваясь во все стороны:

— На дженазу! На дже-на-зу!