Дочь - [68]
У Сэма появилась надежда на успех, и, я думаю, он этому обрадовался, хотя продолжал все те же взволнованные речи:
— Я пишу не для того, чтобы стать знаменитым, но для современных детей, хочу передать им наш опыт, дать урок на будущее. Кто я такой — не имеет значения для книги. В ней рассказывается об инстинкте выживания, который может оказаться сильнее, чем самое страшное, самое отвратительное зло…
Становилось поздно. «Франкфуртер-Хоф» напоминал бедлам. В центральном баре, набитом помешанными на книгах безумцами, было жутко жарко. Сэм выглядел бледным и ослабевшим, я подумал, что ему пора спать, мне и самому хотелось отдохнуть. За этот вечер я слишком много выпил, сделался сонным и тяжелым, и мне было трудно двигаться.
Я повел Сэма в номер. Он был тих, к нему вернулась странная серьезность, которую я заметил днем. Прихрамывая, он подошел к креслу, стоявшему в коридоре, у двери номера, и сел.
— Макс, я должен тебе кое-что сказать.
— Сэм, — с трудом выговорил я (опьянение поднималось и спадало волнами, но я старался сконцентрироваться). — Я тоже хочу тебе что-то сказать.
Он рылся в кармане, сердито, словно никак не мог найти то, что искал. А я говорил, стараясь не терять времени на собственные рассуждения. Я больше не мог обходить это молчанием.
— Ты знаешь, Сэм, я ведь раньше тоже хотел писать. Сабина всегда пыталась усадить меня за стол. И теперь я заканчиваю…
— Сабина звонила, — перебил меня Сэм.
Я стоял перед креслом, возвышаясь над моим старым соперником. В голове сразу стало пусто. Я присел на корточки:
— Где… где она?
— Она здесь, Макс, она во Франкфурте. Я еще днем собирался сказать тебе. Ее сообщение было на автоответчике в моем номере, я прослушивал его, когда переодевался. Она здесь, она оставила номер своего телефона. Я ей еще не звонил.
Я молчал. Мне стало холодно.
— Вот как, — сказал я наконец, — ты собираешься ей звонить?
— Нет. Послушай, Макс. Она хочет, чтобы ты ей позвонил. Она спрашивала, какой у тебя телефон. Она плакала. Сообщение было такое странное. Ее отец умер, сказала она и попросила прощения. Последнего я вовсе не понимаю. Может быть, дело в том, что она так долго была в отъезде и не давала о себе знать? И мы от этого страдали, беспокоились… В этом было что-то безумное, правда? Непонятное… но простительное, ты согласен? Потом она снова спросила, можем ли мы ее простить. Она говорила эмоционально, в ее голосе звучал страх. Я просто был потрясен, думал об этом весь день, но не мог выбрать время сказать тебе.
Он помолчал, глядя перед собой, потом заговорил снова:
— Самым странным во всем этом, конечно, было сообщение об отце. Мне всегда казалось, что он умер много лет назад.
Я ущипнул себя за ногу сквозь карман штанов. И ничего не сказал. Я молчал.
Сэм протянул мне записку с ее номером, медленно, словно бумага была налита свинцом. Я взял ее. Она была сложена аккуратным конвертиком. Похоже на письмецо с объяснением в любви. Я аккуратно развернул ее. Телефон был написан в самой середине листка, еще хранившего тепло внутреннего кармана Сэмова пиджака.
Сэм старался не глядеть в мою сторону, лицо его было замкнутым, может быть, просто от усталости.
— Лучше всего будет, если ты сам ей позвонишь, — сказал он. — Как бы от нас обоих.
И кивнул мне.
Я поднялся и обнял его. У него в глазах стояли слезы, у меня тоже. Сэм с трудом встал, отпер дверь и вошел в свой номер. Он не попрощался.
Я шел по бесконечным коридорам отеля к выходу на улицу, к своей машине. Ноги мои словно ничего не весили. Казалось, я вот-вот взлечу. Медленно-медленно ехал я через ночной Франкфурт к своему отелю. Машин было мало, город замер в ожидании утра. Просторные тротуары, тишина и неуловимое очарование.
У светофора, ожидая бессмысленного зеленого света, я включил мобильник. Неуклюжими толстыми пальцами стал набирать номер, который запомнил сразу.
На переднем сиденье, рядом со мной, лежала книга Сэма.
И я понял то, чего до сих пор не понимал: это была ее книга, ее работа. Это и есть принесенная ею жертва.
Мне страшно. Я больше не могу думать о будущем, но и прошлое мое пусто. Этот вопрос несколько недель звучал у меня в башке. Теперь он выплыл наружу, его больше не спрячешь: кто я такой, чтобы прощать ее?
Телефон зазвонил, я включил связь.
— Макс?
От испуга я выпустил руль, и меня бросило на встречную полосу. Машина, несшаяся мне в лоб, коротко просигналив, свернула в сторону. Я припарковался у тротуара.
А потом услышал свой голос, хриплый от табака и алкоголя:
— Сабина? Это ты…
И задыхающийся голос ответил мне:
— О…
А потом стало тихо. Я испугался, что она положила трубку.
Но через несколько секунд услышал, что на том конце линии кто-то беззвучно плачет.
Теперь я точно знал, что это она.
Очень быстро я почувствовал, как эти слезы очищают меня — вот, все очистилось. Сам я не плакал: я ждал, счастливый — непонятно отчего. Терпеливо ждал, пока она успокоится.
Это она. Это она всхлипывает.
— Ты где? — сказала она. — Макс? Где ты?
— Сабина? — спросил я и глубоко вздохнул. — Ты сможешь простить меня? Пожалуйста…
