Добрые книжки - [96]

Шрифт
Интервал

— Даже козочки? — сверкнул глазами Яков Петрович.

— Понятие эстетики и козочкам не чуждо, для меня тут нет ничего удивительного.

— Знаешь ли, Алексей Николаевич, что я выслушал тебя внимательно и вот какая мысль мне пришла в голову?

— Какая мысль, Яков Петрович?

— Я разумеется уже давно не баран, и козочек не собираюсь соблазнять, но тебе надо меня погонять по двору. Лупи меня изо всех сил хлыстом, спуску мне не давай, и если я за полтора часа хотя бы с десяток килограмм лишнего веса сброшу — по гроб жизни тебе благодарен буду!..

— То есть, как это так? — Алексей Николаевич внимательней пригляделся к приятелю. — Ты предлагаешь мне тебе экзекуцию учинить?

— Именно!.. В целях профилактики похудания, Алексей Николаевич, и не более того!..

— Что-то вроде воспитательно-медицинского насилия? Говоря по сути: процесс лечения?..

— Говоря по сути, это именно так и будет. Плюс благодарность по гроб жизни.

— Давай попробуем, Яков Петрович. От лечения человека я никогда не отказывался. Но ты сам должен понимать — дело новое, дело необычное, я за результат не отвечаю.

— Не надо отвечать. Главное, гоняй меня пожёстче. Лупи со всей дури.

Расположенная неподалёку от мусорных баков, спортивная площадка выглядела весьма удобной для процесса лечения Якова Петровича. Кстати, тут же, позади мусорных баков, отыскался и гибкий прочный шнур, отлично заменяющий хлыст.

— Мне каким способом желательней всего бегать: привычным образом на ногах или встать на четвереньки?.. — слегка попрыгал на месте для разминки Яков Петрович.

— Я бы советовал встать на четвереньки. Тогда и мне будет удобней подхлёстывать по мягкому месту, и тебе будет затруднительней бегать, а значит физическая нагрузка увеличится и скорей жир сойдёт.

— Начнём?

— Погоди, Яков Петрович, не спеши. Мне надо морально подготовиться.

Здесь же, на мягкой деревянной скамье со спортивной символикой, обнаружился известный выпивоха Валерчик, который мгновенно ощутил необходимость своего участия в столь важном процессе, с несвойственным ему энтузиазмом вскочил на ноги и предложил добыть весы. Ибо процесс похудания должен быть не просто наглядным для участников процесса, но и поучительным для всякого, желающего скинуть лишний вес, а, следовательно, должен быть документально зафиксированным. Несмотря на незыблемую улыбку аутиста Валерчика, наши друзья согласились с предложением.

— И на пивасик денежку надо, мне с пивасиком завсегда легче. — добавил Валерчик.

Денежка была выделена, для чего Алексей Николаевич быстренько сгонял домой, сказал супруге что-то про акты подвижничества, неслыханные даже во времена Парацельса, а сейчас уж тем более, изъял из кошелька супруги некоторую сумму и вернулся на спортивную площадку. Валерчик столь же быстро сгонял за напольными весами и пивасиком, при чём на расспросы, где же это всё он добыл ранним утром, отвечал многозначительным шлепком по лбу.

— Итак, приступим! — встал на четвереньки Яков Петрович и затаил дыхание.

— Я для начала пару ударов послабей сделаю, а затем уж разойдусь. — взмахнул проводом Алексей Николаевич, приноравливая свою ловкость к спине Якова Петровича. — И прошу тебя, ради Бога, не ори на весь посёлок, а то люди сбегутся и чёрти-что о нас подумают.

— Вжухивай давай скорей, не томи мою душу! — чуть ли не захныкал от нетерпения несчастный толстяк.

Вжух!! — огрел импровизированным хлыстом Алексей Николаевич приятеля, и тот, взвизгнув задиристым поросёнком, помчался нарезать круги по стадиону. Алексей Николаевич едва поспевал за жертвой лечебной процедуры, но удары наносил метко, болезненно и дополняя каждый словесной смысловой ёмкостью.

— Ладно будет Машке, если жахнуть по ляжке! Отвяжись худая жизнь — привяжись хорошая!..

Яков Петрович, кажется, со всем соглашался, но признаков похудания не подавал.

— Одного хлыста мало будет, надо попробовать ещё и пенделями подгонять! — сообразил Валерчик и вызвался добровольцем на это дело. — Я слышал про одного человека, которого попинывали все, кому не лень, так он совсем худой был, даже худее меня.

— Теперь уж мне всё равно, теперь меня можно и пенделями попинывать, если ради дела. — согласился Яков Петрович, едва дыша, но преисполненный готовности раз и навсегда развязаться с лишним весом. — Ты только по почкам не пинай.

— Будь здоров, дядя Яша!! на мои пендели ещё никто не жаловался!!

Вжух!! Вжух!! — наторело орудовал хлыстом Алексей Николаевич, отчасти и входя в азарт, и не слишком заботясь о болезненных муках Якова Петровича. «Ать два! Ать два!» — кучеряво приговаривал Валерчик, нанося размашистые пендели. Через полтора часа гонок, Яков Петрович уткнулся носом в траву и замер. Отчётливо слышалось, как внутри его организма циркулировали звуки меланхолии.

— Ну что же. — скептически воззрился на всё это дело Алексей Николаевич. — Отдохни, конечно, мы видим, что ты устал… А теперь попробуй забраться на весы, и мы посмотрим на результаты лечения. Ты раньше сколько весил?..

— Сто пятьдесят семь.

— Отлично. Взбирайся на весы.

Яков Петрович, не высовывая сопливого носа из травы, подполз на четвереньках к весам, несколько минут потомился, выбирая способ, как ему лучше всего на них забраться, чтоб ничего не сломать прежде всего у себя, и на тех же четвереньках умудрился взгромоздиться попрочней. В этом смысле, конечно, он чем-то напоминал барана, приведённого на убой, но выказывающего сплошь лирические качества своего характера. Весы показывали подленькое


Рекомендуем почитать
Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Четвертое сокровище

Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.