Добровольный узник. История человека, отправившегося в Аушвиц - [88]
Утром Витольд написал письма детям, Анджею и Зофии. Письма были сдержанные, в них он призывал детей хорошо себя вести. Перед тем как Мария ушла, Витольд добавил в письмо для дочери несколько веселых фраз. По его словам, он хотел написать ей стихотворение, но времени не хватило. Мария рассказала Витольду о клумбе, которую Зофия разбила сама. Витольд попросил дочку беречь себя и не «лететь, словно маленький мотылек» на огонь[760].
Через две недели Мария вернулась и привезла ответ Зофии и цветочек из ее садика. «Я рад, что ты такой хороший садовник и любишь каждого червячка, жучка, горошинку, фасолинку и все живое», — написал Витольд дочери. Эти качества она взяла от него. Анджей ничего не ответил. «Я уверен, мы [с Анджеем] нашли бы о чем поговорить — если бы он только написал», — отметил Витольд. Он очень хотел увидеть детей, но они с Марией понимали, что привозить их в Варшаву пока нельзя — обстановка продолжала ухудшаться[761].
В сентябре 1943 года в Варшаву прибыл новый начальник полиции. Это вызвало усиление нацистского террора. Первого октября в развалинах гетто были казнены двадцать два человека. Два дня спустя в ходе облавы в Жолибоже эсэсовцы поймали триста семьдесят мужчин и женщин. Сообщение об их казни транслировалось через уличные репродукторы по всему городу. «Не проходит и дня, чтобы в разных частях города не раздавались выстрелы, — писал в мемуарах Людвиг Ландау. — Треск пулеметов и автоматов не прекращается». Подполье устраивало акты возмездия — новые убийства и взрывы. Несколько дней подряд на улицах не было видно ни души[762].
Витольд встретился с Яблонским 29 октября. Витольд был уверен, что с военной точки зрения его план абсолютно оправдан. Диверсия у ворот Аушвица, которую осуществит отряд подпольщиков, станет сигналом к восстанию в лагере. Это позволит бежать большинству заключенных. Витольд наверняка подчеркнул моральный аспект безотлагательного проведения операции[763].
Яблонский заверил Витольда, что знает об Аушвице всё. «После войны я покажу вам, какие пухлые папки об Аушвице скопились в наших архивах, — сказал он. — Все ваши донесения тоже там»[764].
Витольд ответил, что толщина папок не облегчит страдания тех, кто находится в лагере.
Однако Яблонский категорично заявил: нападения на Аушвиц не будет. Подполье должно сосредоточить силы на общенациональном восстании. Немцы отступали под натиском советских войск, и казалось, что освобождение Польши уже близко. Не за горами тот час, когда подполье перейдет к еще более решительным действиям и провозгласит независимость Польши. Кроме того, Яблонский опасался, что Советский Союз, вытеснив немцев из Польши, установит на территории страны свой оккупационный режим. После известия о трагедии в Катыни Сталин разорвал дипломатические отношения с польским правительством в изгнании, и у Яблонского не было никакой уверенности в том, что союзники поддержат поляков в борьбе против СССР. Каждый боец подполья на счету, и нужно сохранить силы для ключевых сражений в будущем.
И все же Яблонский допустил возможность атаки на лагерь, но только после того, как все крупные города будут взяты подпольщиками под контроль. «Заверяю, что мы свяжемся с вами, как только этот вопрос выйдет на повестку дня», — подытожил Яблонский[765].
У Витольда оставалась последняя надежда — обратиться напрямую к Коморовскому. Однако руководитель подполья не захотел встречаться с Витольдом, а человек, с которым все же удалось поговорить, подтвердил слова Яблонского. Для принятия окончательного решения просьбу Витольда передали командиру группы подполья, действовавшей в районе лагеря. Он пришел к выводу, что после атаки подпольщики смогут держать ворота лагеря открытыми в течение получаса — этого времени хватит для побега лишь части заключенных. В отношении тех, кто останется, безусловно, последуют репрессии. Значит, операция будет иметь смысл только в том случае, если немцы попытаются ликвидировать лагерь во время отступления[766].
Витольд был вынужден смириться с вердиктом руководства варшавского подполья. Он отправил в лагерь (вероятно, через родственников Забавского) еще одно письмо, объяснив в нем отказ от плана восстания. Вскоре он узнал, что нацисты выявили и расстреляли большинство руководителей лагерного подполья. Витольд был опустошен своей, как он считал, неспособностью убедить лидеров варшавского подполья принять меры по спасению узников Аушвица. Он понимал, что приведенные Яблонским доводы разумны, но по-прежнему стремился исполнить свой моральный долг перед узниками. Именно необходимость бороться с чудовищным злом заставляла людей стоять до конца, и это — главная тема его донесений[767].
Окружавшие Витольда люди не всегда были готовы сопереживать его истории. Он хотел, чтобы они ощутили праведный гнев, который испытал он сам, попав в лагерь, но когда Витольд рассказывал об ужасах лагеря друзьям, они уклонялись от разговора, меняли тему или, что еще хуже, выражали сочувствие. Он хотел не жалости, а понимания. Витольду теперь было трудно поддерживать отношения с обычными людьми. Их мысли казались ему мелкими. «Я больше не могу общаться со своими друзьями и другими людьми, — писал он позже. — Я не хотел меняться, но после этого ада я стал другим»
