До востребования - [29]

Федосов слушал.

Курил.

Раиса согрела чаю, открыла банку вишневого варенья.

— Я ведь знаю, зачем пришел… Не говори. Не надо. Ты знаешь хоть, сколько мне лет? Слушай, что я тебе расскажу. Только ты потом это забудь и меня забудь, и не приходи, слышишь?

…Была у меня любовь одна… Не здесь, а Клину это было. Война, сам знаешь, какое время… А мне семнадцать лет… Работала' в госпитале. Няней. Ночами дежурила. А ели — сам знаешь как… И вот стал меня подкармливать раненый один. Паек свой мне отдавать стал. То консервы, то сало или булок белых даст. Я, конечно, отказываюсь. А он смотрит гак грустно и молчит. И глаза его черные, большие — просят… Грели мы с девчатами в ординаторской тушенку, ели за его здоровье. А он меня бывало подзовет и смотрит, все смотрит, будто не представляет, наяву я или во сне. Письма все диктовал к своей сестре. У него сестра была одна — в Москве — и никого больше не было. Потом уже и сам писать мог, а все мне диктовал. Хорошие такие письма. Звали его Моисей Борисович. Было ему сорок два года. Полежал он так у нас и выписался. Все меня разыскивал, а меня в этот день не было. Мне девчата передали от него записку — дескать, спасибо за все, еду к сестре на побывку, а там — на комиссию: буду проситься на фронт. Уехал. А я заскучала. Не плакала, нет, и не знаю почему, а все вспоминались мне его глаза.

Прошло месяца два, наверное. И вот зовут меня однажды в обед (я по палатам суп разносила), зовут меня вниз. Иду и думаю: «Кому же это я понадобилась?» Гляжу — он стоит. В шинели. В шапке. Я его все равно узнала. И бегу к нему. Чего бегу — не знаю. А бегу. Подбежала, слова сказать не могу, только дышу на весь коридор, уставилась на него. А он руку мне на плечо положил: «Поедем, — говорит, — Рая, к моей сестре. Я хочу, чтоб вы познакомились…» Как уж я увольнялась — не помню… Поехали мы в Москву. Рассказал он мне в поезде, что списали его в тыл и будет он работать по старой специальности — радиотехником. Всю ночь мы не спали, все разговаривали. Приехали в Москву. Идем и все на нас смотрят. Есть в Москве улица — Большая Бронная. Приходим к сестре. Усадила она нас за стол, большими серьгами качает, меня про все расспрашивает. Вся родня его на меня смотрит. Я сижу. Хочется мне уйти. А он мою руку тихонько поглаживает.

Осталась я у них. Отдала нам сестра свою вторую комнату. Все они обо мне заботились, не то что бы обидеть чем, а даже слова ни одного плохого я не слыхала. Работать меня Миша не пустил: «Ты, — говорит, — совсем еще ребенок, наработаешься еще, — говорит, — успеешь. А пока книжки читай». И какие он приносил мне книги! Где только брал! Одну книжку особенно помню — старая, с кожаными крышками. И на ней собственная роспись поэта Блока. Есть такой поэт — Блок, Федосов… Начиталась я книг этих. Чего не пойму, он мне объяснит. В институт хотел меня приготовить. Жила, как во сне. Однажды долго его не было с работы, а на улице метет вовсю, в доме этот ветер слышно. Оделась я и пошла ему навстречу. На Пушкинской площади стала — смотрю, идет. Увидел меня, подходит, улыбается, а в глазах — слезы… Днем мы с его сестрой хозяйством занимаемся, учит она меня готовить заливную рыбу, на машинке шить.

Сделаем все, сядем и глядим друг на дружку. Время то ли идет, то ли нет — не разберешь. Шили мы много. Все из старого переделывали. Я из Мишиных форменных брюк себе юбку сшила. Как одену эту юбку, он смеется, командует: «Кругом! Смирно!» Очень смеялся он хорошо.

Сломалась как-то у нас машина. Я ее покрутила, посмотрела, починила. И пошла глядеть по всему дому. В мясорубке винт не работает, нарезка стерлась, — сами чиним. Дверной замок испортился — тоже не беда. Хожу, за всякое дело цепляюсь. Прожили мы так год. А я все без дела, все на одном месте, как дебаркадер этот старый, — Раиса махнула рукой за окно. — Подумываю уехать — и не могу. Как придет Миша домой, как увижу его, все мысли, что за день наберутся, сразу и позабуду. Любила я его. А все ж таки не выдержала. Сложила в чемодан все свои старые платья, а из того, что мне справил, косынку только взяла — синюю с чайками на уголках. Оставила ему записку. Уехала А тут как раз война кончилась. Устроилась на стройку разнорабочей. В обед — каждый день — побегу, руки помою, сажусь ему писать. Напишу— и в карман. Боялась — вернет он меня назад. Через полгода нашел меня, приехал. Я уже на механика училась. Посидели мы с ним в нашей плавучей столовой на реке, знаешь? Потом на пристани, когда прощались, плакала. Он за голову меня взял, в лицо прямо говорит. «Если будет худо— приезжай. На Большую Бронную». Как сказал он про Бронную, я сильней заплакала, головой затрясла. «Не жди, — говорю. — не жди зря…» С тем и расстались. Пять лет прошло. А на шестой была я в Москве, проездом. Сестру его увидела. Она меня обнимает, женился, говорит, недавно Миша, а все про тебя, дескать, вспоминает. А я ей: «Да что вы, Роза Борисовна, я вовсе не за этим, я так просто…» Вот и все… Сколько ты накурил, Федосов, лампочки не видать… Брось ты ко мне ходить, брось, а? Жизнь у меня одна- это вот дело. Набрала себе дела на целую дорогу. Так и живу…