До востребования - [28]

— А что же! Я сегодня раз только ел. Это ведь надо умереть!

— Ну вот что, я о тебе ничего пока начальству не скажу. А завтра в восемь чтоб был в слесарке. Понял? — и не дав Парамонову возразить, Раиса скрылась за сараями.

— Вот ведь девка! — восторженно глядя ей вслед и обращаясь к Федосову, сказал слесарь. — Черта в ангелы уговорит!

Федосов сходил на склад, заправил машину, вытер руки ветошью. Мимо него, расходясь из конторы, протопали парни, кивая на ходу.

Слева, за темными длинными сараями, посвечивала синяя витрина магазина. А чуть подальше — окна общежития. Федосов пошел на эти огни. Он уверенно шел в темноте по изрытой, хорошо знакомой ему земле затона. Вторую зиму ходит он этой дорогой. И летом встречает Раису на пристанях, а все зря. Ходит, ходит, чудак Федосов, а про Раису пишут в газетах по имени, отчеству, и карточка ее висит в пароходстве на красной доске. Сколько было у пего на веку знакомых девчат, а такой, как Раиса, еще не попадалось. Всю жизнь свою в пять минут перевернуть может. Вот прошлый год хотя бы взять — пошла, выучилась на механика. Поставили на самоходку работать. А зима пришла — снова прощай! Обучилась за лето слесарному делу и — в затон! Так вторую зиму и слесарит. А теперь новое дело — к плотникам приглядывается. «Научите меня, — говорит, — ребятки, брусья вяэдть». — «А на кой, — говорят, — тебе эти брусья! Не женское дело* — «Ничего, — смеется, — я сильная». И что ж! После своей слесарной мастерской бегает вечером к плотникам, вяжет с ними брусья на двести тридцать девятой барже.

Федосов вздохнул, кинул окурок. Много им, конечно, работы. Знает он историю с этой баржей. Поставили двести тридцать девятую к ним в конце марта на капитальный ремонт — лабазы строить. К десятому апреля надо сдать ее пароходству в полном порядке. А плотников — десятеро. Закрутишься тут!

Федосов вспоминает, какой видел Раису в последний раз. Она постояла с ним возле машины, поулыбалась потом отняла свои рукавицы.

«Не сердись, — говорит, — миленький, завтра приедешь, опять тебе улыбнусь. Да смотри, побольше лесу привози! Мы его теперь не то что едим, а прямо глотаем — давай, давай! Поспевай только! — И побежала. По тонким доскам, над страшной высотой, как птица, взмыла, помахала шапкой с катера. Приезжай. дескать, завтра, я с тобой еще постою… Эх, не этого ему надо! Мечтает он о доме, о детях. Ему, круглому сироте, как никому другому, дорог будет дом и жена, и все, что ее руками сделано».

Федосов останавливается у крыльца и решает, что сегодня поговорит с Раисой обо всем.

…Раиса купила выкройку. И теперь по вечерам шила себе платье. Сидела, нахмурив толстые брови, положив верхнюю губку с клинышком посередке на веселую нижнюю. Шьет и поет песни. Она не 'любит делать что-нибудь молча. Даже на ходу напевает потихоньку.

Услышав ее голос, Федосов улыбнулся и вдруг почувствовал, как перехватило дыхание и ослабли ноги, Он вошел потихоньку, долго вытирал сапоги.

— Федосов! Это ты, что ли? — окликнула Рапса не оборачиваясь.

Я, — согласился Федосов и снял кепку. Он присел к столу и стал смотреть, как мелькает хрупкая иголка в загрубелых Раисиных пальцах. Сидел молча. Раиса наклонила голову с тонким белым пробором посередине. Она не смотрела на Федосова, только углы рта чуть-чуть поднялись в улыбке.

— Ну как, в общем, дела? — спросил Федосов и не узнал своего голоса.

— Вот, кокетку наметываю. — Она встряхнула перед его лицом пестрый ситец, глянула из-под бровей. — Нравится?

— Ничего, подходяще.

— Это что! Погоди, как одену! Отбою от ребят не будет.

Она перекусила нитку и хитро глянула на Федосова.

— Не поймешь тебя, Рая. Другой раз не знаешь, с какого боку к тебе зайти.

— А ты меня узнай. Я ведь гаечным ключом не открываюсь… Подход нужен. Только не запоздай, — Она засмеялась. — Жить надо бегом.

— За тобой если гоняться, так самолет нужно.

— Так стань летчиком! С одной машины на другую переучиться всего и делов-то ничего…

— Тебе конечно. Тебе ничего. Утром ты механик, днем слесарь. Вечером к плотникам бежишь. Не пойму никак — девка ты или черт…

— Я молодая, растущая. Так в газете пишут. — Она расхохоталась. — Ты почитай-ка, вот накрутили! И во сне себя так не увидишь…

— А я тебя, Рая, во сне вижу… Руки твои снятся… Как ты мне рубаху гладишь…

— Рубаху? Это можно. Это я смогу. Послушай, а ты не обижаешься, что я тебя по фамилии Федосовым зову?

Он опустил голову.

— Да зови. Я привык. Меня еще и в детском доме ребята так называли. Зови, если нравится… Это ничего…

— Хороший ты, Федосов… А меня — брось. Не будет тебе со мной счастья. Не знаю я, чего ищу. Ездить вот — тоже люблю. Люди разные, чужие дома… А как подумаю про своих девчат, что ушли в чужие дома, да так и сидят там, и что такое и со мной может случиться, мне тоскливо так делается, Федосов. Жаль их, и себя жалко…

— Зачем же? Что ж так-то…

— Трудно мне бывает, неудобно, обидно, а я — все смеюсь! Я и реку за это люблю. У нее, как у меня, характер. Покидается, похмурится и опять течет себе, будто ничего и не было… Я люблю на воду глядеть. Ночью. Никто не мешает. У нас на корме канат лежит. Сядешь на него и глядишь… Уходит, уходит от тебя вода. И новая накатывает. И тоже уходит… А я все сижу и смотрю. Целую ночь могу так сидеть…