До востребования - [23]

Костя постоял с минуту один в пустом, залитом солнцем кабинете, глянул еще раз на нарядный заголовок своего очерка, пожал плечами.

И позже, вечером, в парке, сидя с Ниной перед открытой эстрадой и уписывая мороженое, он, смеясь, сказал:

— Хочешь, я напишу книгу?

— Напиши, только хорошую, а то мне скучно будет переписывать, — Нина скосила лукавые глаза и добавила: — Одну книгу, потом вторую, потом десятую — как Симонов.

Они спустились к реке. Здесь было свежо, пахло ночными красавицами. На черной волне покачивался светящийся плавучий буфет. Громко играло радио. Нина подняла голову и молча слушала песню про то, как хороши подмосковные вечера.

— А я-то даже в Москве не была, а вы со мной ходите, — неожиданно называя его по-чужому на «вы», сказала Нина. — Я ведь все понимаю, вы культурный человек, а я никак со школой своей рабочей не закончу. И все бы ничего, и алгебра даже, и физика, а вот с английским никак я не управлюсь. Для такого языка двойная челюсть нужна.

Костя расхохотался. На них оглядывались, а он все стоял хохоча.

Потом они пили квас, который накачивала в кружки пожилая официантка из плавучего буфета. Над рыжими с проседью волосами топорщился ее накрахмаленный кокошник. Она размашисто, не считая, швыряла мелочь в тарелку.

У выхода из парка они столкнулись с Кульковым. Он шел сквозь толпу, словно нес себя надо всеми. С ним под руку шла, полыхая зеленым шелком, качая сумочкой на неловко согнутой руке, Мария Кулькова. Она внимательно оглядывала каждую шедшую ей навстречу женщину и всякий раз оставалась довольна: «Нет! Ни у кого в городе нет такого зеленого платья и такой ленинградской сумочки, как у нее! Ерунда, когда говорят, что для женщины в наше время важнее всего иметь специальность, это все для газеты, это пропаганда, а на самом деле надо иметь морду хорошую и гардероб, где тесно, где впритирочку и шелк, и шерсть, и мех…» Она так увлеклась своими мыслями, что стала сильней обычного качать бедрами и еще дальше отставила локоток с сумочкой. Кульков остановился. Она опомнилась и пошла тише.

В парке играл духовой оркестр, и потому и сам парк и все гулящие в нем стали похожи на всякие другие парки и на тысячи гуляющих из других городов. И словно угадав, что Костя об этом подумал, Нина сказала:

— Все это я где-то видела. Где-то это уже было…

— «Все то же солнце ходит надо мной, но и оно не блещет новизной», — процитировал Костя Шекспира. Он проводил Нину. Попрощавшись, они расстались.

Подпрыгивая на ухабах, автобус мчался на второй участок. Длинный шлейф пыли медленно следовал за ним. Завидя автобус, люди переходили с той стороны дороги, куда несло пыль. Подпрыгивая на заднем сиденьи и немея от жары, Драга ехал и мечтал о хороших дорогах для своего города, о саде, который через несколько лет закачается здесь, на месте этих серых равнодушных лопухов. Рядом с Петром Евдокимовичем сидели два маляра и бетонщица — Тамара Туманова. Туманову в городе знали. Она была бригадиром бетонщиков и работала сейчас на третьем участке. Осенью ее избрали депутатом в областной Совет. Родом Тамара была из Средней Азии. Там она работала прядильщицей на пеньково-джутовой фабрике. Четыре года назад приехала сюда на строительство нового комбината, быстро собрала себе бригаду и — начались чудеса. Драга знал их, этих горластых Тамариных девчат, отчаянных и наглых, когда дело касалось строительного материала, работавших играючи, навечно настилавших свой бетон в стеклянных цехах третьей фабрики. Про этот бетон на участке даже ходила шутка: пройдет миллион лет, фабрика рассыплется, а на тумановском бетоне поставят новую.

Тамара достала горсть тыквенных семечек и, угощая Драгу, поинтересовалась, скоро ли в городе начнут метро строить.

— Вам, как депутату, видней, — сказал Драга, — по мне хоть сегодня. А зачем вам метро?

А я бы его строить пошла.

— Что же, не хотите прядильщицей работать?

— Отчего же! Меня на все хватит. — Туманова засмеялась. — Я хоть куда. Только замуж не берут…

— Да вас прямо-таки боятся. Вас и девчат ваших.

— То-то и хорошо! Как потребуем — голос разок попробуем в тресте — так весь материал и выдают. А женихи — черт с ними! Найдутся!

Потолкавшись в тресте и записав нужное в блокнот, Драга пошел по участку. Он шагал по изрытой, замусоренной кирпичом и свежей щепой земле и не узнавал ее. Еще три года назад здесь была степь, немая и пустынная. А сейчас! Сверху и со всех сторон неслись над землей звуки стройки. Подъезжали машины, сгружали кирпич. Повизгивая, носились над головой ковши землечерпалок, пятился бульдозер, И внезапно все прекратилось. Драга догадался: обед.

На заляпанных известью досках расселись девчата: платьица выгорели, платочки по самые глаза повязаны. Руки — красные, крепкие, огрубевшие от ветра и раствора. Одна из девчат — темнолицая, с бровями-кустиками над розовым облупленным носиком, — резала арбузы. Между девчатами на газете лежали крупные ржаные ломти свежего хлеба. Драга присел неподалеку в полосатой тени строительных лесов.

— Ой, батюшки, устала! — запихивая в рот последний кусок, объявила бровастая с облупленным носиком.