До конца жизни - [29]

Федосья поздоровалась, достала из кошелки бутылку вина. Потом заглянула на печь, спросила:

— Ну как ты тут? Лежишь?

— Лежу, — проснулась мать. — В голове кипит.

— Нервы. У меня тоже бывает.

Мать слезла с печки, села на табурет, стала расспрашивать Федосью, почем на базаре молоко, сметана. Она ведь уже лет десять не то что на базар, по воду не ходит.

Федосья рассказывала обо всем обстоятельно:

— Молоко нынче в цене. По тридцать пять копеек литр. Сметана тоже нарасхват.

— Озолотятся люди, — зажурилась мать. — А у нас ходить некому… Я болею…

— И то правда, — ответила Федосья и принялась отпечатывать бутылку. — Выпьем по маленькой?

Мать отказываться не стала, вытащила рюмки.

Домна Григорьевна налила старушкам в миску борща, сходила в кладовку за селедкой, которую мать очень любит и которая у них никогда не выбывает.

И снова полезли в душу Домне Григорьевне сомнения. На этот раз уже не за себя, а за мать. Ей ведь тоже будет тяжело на старости лет переживать эти перемены. Мать привыкла себя в доме хозяйкой чувствовать. А при Иване Петровиче кто его еще знает, как все сложится. Раз мужчина в доме, значит, он и хозяин.

Федосья тоже, наверное, ходить перестанет. Скажет — директор, всего бойся, всего остерегайся. Выпить и то нельзя. Матери о чем-нибудь своем и поговорить будет не с кем. А у нее кроме разговора и радости больше в жизни не осталось. Конечно, если мать не согласится, тогда и разговора никакого быть не может. Это ведь не в молодости, когда от родителей и уйти можно…

Федосья разлила вино. Стала приглашать Домну Григорьевну:

— Выпей, Домна. Здоровей будешь.

— Спасибо, — отказалась Домна Григорьевна. — К урокам надо готовиться.

Она ушла в другую комнату доглаживать белье, а старушки подняли рюмки, чокнулись:

— Ну, будем здоровы!

— Будем.

И выпили. Федосья одним духом, высоко запрокинув голову. А мать, поминутно останавливаясь, перебирая губами, как будто не вино пила, а пробовала суп — не соленый ли?

Закусив, старушки снова пустились в разговоры. Федосья доказывала, что водка очень полезна от нервов, от давления и вообще от всего. Мать с нею не спорила. Согласно качала головой, поддакивала.

Пока старушки беседовали, Домна Григорьевна закончила гладить, все время думая об одном и том же. Вот пройдет ночь и надо на что-то решаться. А на что, она не знает. Если согласиться, чтоб Иван Петрович перешел к ним, то как же тогда с Алешкой?.. Ведь он до последнего своего дня верил ей, письма какие писал… Ну, а если отказать, то как же тогда жить дальше, на что надеяться?..

Домна Григорьевна достала книги, календарный план, программу. Но тут же отложила их в сторону, вырвала из тетради два листка и начала писать Наташке письмо:

«Здравствуйте, мои дорогие, Наташка, Толя и Алешка! От вас давно нет письмеца, и я так волнуюсь. Думаю, может, кто заболел или случилась какая беда на работе. Вы напишите мне быстренько. Если уж горе, так будем переживать вместе.

У нас все хорошо. Бабушка потихоньку топчется. И посуду помоет, и кур покормит. Я тоже бегаю.

Ждем не дождемся вас в гости. По Алешке очень соскучились. Наташенька, ты напиши точно, когда будете ехать, чтоб мы могли вас встретить на станции. Я уже договорилась с бригадиром. Коня мне дадут.

Алешку в дорогу одевай потеплее, а то у нас морозы. Мы-то, правда, не горюем. Дрова есть, сено есть. Я в этом году купила у доярок полгектара сенокосу. Хоть помучились при уборке, зато обошлось дешевле. Теперь сама себя хвалю.

В деревне особых новостей нет. Умер Степан Ященко. Возил целый день дрова, а вечером вошел в хату, напился воды и умер. Жалко, конечно, да что поделаешь?»

Домна Григорьевна остановилась, долго раздумывала, писать ли что об Иване Петровиче. Наконец решила немного подождать. Спрятала недописанное письмо в книжку. Чего беспокоить Наташку преждевременно! Да ничем она и не поможет. Тут уж надо самой…

Наташка давно зовет Домну Григорьевну к себе. Переезжали бы, говорит, с бабушкой к нам. Квартира большая, места всем хватит. Чего вам мучиться в деревне с коровой, с землей. Она даже место в школе уже подыскала. Но Домна Григорьевна не соглашается. Жилось бы ей там, конечно, легче. Работала бы потихоньку. Дети везде как будто одинаковые, и какая разница, кого учить.

Но разница все-таки есть. Уедет Домна Григорьевна, а кто останется? Да и деревенские дети для нее не просто дети. Она ведь их отцов и матерей выучила. Знала дедов и прадедов. А это для учителя тоже многое значит. Ученик еще в школу ходить не начал, а Домне Григорьевне уже известно, чего от него ожидать можно. И никто лучше ее не поймет его, не научит. Так что нельзя Домне Григорьевне уезжать отсюда. Она это еще в молодости поняла. А теперь вот еще и Иван Петрович…

В комнату вошла раскрасневшаяся Федосья, подала руку:

— Прощевай, Домна. Спасибо.

— Не за что, — ответила Домна Григорьевна. — Вам спасибо, что не забываете.

— Грех забывать, пока живы.

Федосья закуталась в платок, взяла кошелку и уже с порога стала наказывать матери:

— Ты почаще на свежий воздух выходи, а то умрешь на печке!

Мать заплакала:

— Чем так жить, лучше бы бог прибрал. Голова болит, очи болят.