До конца жизни - [27]

— Ну, так как ты?

Домна Григорьевна совсем растерялась. Зачем-то сняла перчатки, потом снова надела их, поправила платок. И вдруг не выдержала, заплакала…

Иван Петрович поднялся было со стула. Но в это время в учительскую зашла Маруся. Испуганно посмотрела вначале на Ивана Петровича, потом на Домну Григорьевну и начала успокаивать ее:

— Чего вы, Домна Григорьевна?

— Да так, — ответила та и заторопилась скорей на улицу.

До самого магазина никак не могла успокоиться. Все плакала, сама не зная от чего. Наконец немного собралась с мыслями, начала думать обо всем случившемся.

Что же теперь делать? Соглашаться или отказываться?

Непонятно все-таки в жизни получается. В молодости вместе гуляли, вместе с школу бегали и не тянуло друг к другу. Больше спорили, ругались. А теперь вот…

Конечно, сойтись они могли бы давно. Мать немного подулась бы, посердилась, а потом привыкла. Но что-то их останавливало, удерживало. До сегодняшнего дня о женитьбе даже разговора никогда не было. Может, постарели. А может, еще что…

* * *

С Алешей все было как-то проще. Познакомились они в педучилище. Правда, немного смешно. Кожух у него кто-то украл. Насобирали по группам денег и нежданно-негаданно откомандировали Домну вместе с Алешей покупать пальто. Она отказывалась изо всех сил. Чего это ей с незнакомым парнем по магазинам таскаться?! Но девчата настояли. Алеша их, оказывается, подговорил.

Пальто ему купили хорошее. С цигейковым воротником, с костяными пуговицами. Немного великовато, но Домна сама потом этому радовалась.

Стоят они с Алешей где-нибудь в подъезде. Холодно, даже разговаривать не хочется. Но Домна терпит. Только Алешу не обманешь. Распахнет он пальто, попросит:

— Залезай.

Домна поколеблется одну минуту, потом нырнет под полу, притаится и слушает, как у Алеши сердце стучит:

— Тук… тук… тук…

Она ему в этом только после свадьбы призналась.

Поженились они на третьем курсе. Свадьбу сыграли по всем правилам: с боярами, с дружками, с венчальными песнями. Вот только в церковь не ездили. Матери это не понравилось. Она и теперь нет-нет да и вспомянет:

— Не венчанные вы с Алешей, незаконные. Потому бог и жизни не дал.

Бог здесь, конечно, ни при чем. Просто война. Вернись Алеша — все было бы иначе.

Интересно, узнал бы он Наташку или нет? Уходил, ей всего два года было. А теперь уже тридцать. Институт закончила, замуж вышла. Сын скоро в школу пойдет. Вряд ли узнал бы. Да и Наташка то же самое. Об отце ничего не помнит. Даже как в последний день коту усы отрезали, не знает.

Это Алеша придумал. Давай, говорит, Наташка, Ваське усы отрежем. Очень уж длинные.

Домна Григорьевна мешок собирает, а они за котом гоняются. Наташка на корточки присядет и манит Ваську:

— Котик, миленький, иди ко мне.

Алеша помогает ей:

— Кис-кис-кис…

Но кот не слушается их. То на печь спрячется, то под кровать забьется. Насилу они его поймали. Один ус Алешка отрезал, а второй не успел, потому что Макар зашел. Они вместе на фронт уходили.

Домна Григорьевна проводила Алешу до города. Домой пришла только через неделю. Наташка плачет:

— Где наш кот?

Оказывается, он в тот же день сбежал куда-то. Да так и не вернулся.

Не вернулся и Алеша.

Мать об этом Домне Григорьевне часто напоминает. Хотя все это просто совпадение.

А Иван Петрович, когда Домна Григорьевна рассказала ему, ничего не ответил. Такой уж он человек. Все молчит, думает. Домне Григорьевне иногда даже страшно с ним становится. А до войны совсем другой был, веселый, танцевать любил.

Но ничего. Вот начнут они жить вместе, может, он и повеселеет. А то все один и один. С работы придет домой и словом не с кем перемолвиться.

И вдруг совсем другая мысль пришла в голову Домне Григорьевне. Что это она так уверенно обо всем думает?! Может, Иван Петрович просто погорячился. Да и она еще ему ничего не ответила. И слава богу. Надо матери сказать, с Наташкой посоветоваться. Она, конечно, против не будет. Но все-таки…

Только Домна Григорьевна вошла в хату, мать сразу за свое:

— Корова не поена, кабан скоро выскочит!

— Сейчас, — ответила Домна Григорьевна.

В который раз переоделась, подмела в хате, прибрала со стола еще утреннюю посуду, потом достала из печи обед.

Борщ матери не понравился. Кислый. Долго чмокала губами, вылавливая гущу. Наконец положила ложку. Домна Григорьевна лишь вздохнула — старый человек, что с нее возьмешь.

Кашу ели молча. Мать, запивая молоком, а Домна Григорьевна вчерашним узваром. Он за ночь настоялся, холодный, пахнет грушами, смородиною. Лучше всякого молока.

После обеда Домна Григорьевна отправила мать на печь погреться, а сама принялась за хозяйство. Первым делом вынесла кабану, чтоб не визжал, не мешал работать. Потом подоила корову. Развела ей в ряжке воды, накрошила туда хлеба, картошки. Ряжку поставила во дворе. Корова выскочила чуть ли не бегом, забулькала, захрустела картошкой. А Домна Григорьевна тем временем вывезла на санках из сарая навоз, подстелила свежей соломы, вычистила ковш. Разогрелась, сняла рукавицы. Не такой уж и страшный сегодня мороз.

И вдруг незаметно для самой себя размечталась бог знает о чем. Как они теперь будут жить с Иваном Петровичем, вместе ходить в школу, вместе работать по хозяйству. Вдвоем оно веселей. За разговорами и работа кажется легче. А говорили бы они о школе, о колхозных делах, о Наташке…