Дни нашей жизни - [21]

— А мне кажется, что не просто, — заметил Лев. Голос у него был стальной.

— А что тебе кажется?

— Мне кажется, что ты втираешься к ним в доверие, — объяснил Лев. — Хочешь быть среди соцработников на хорошем счету.

— И зачем мне это?

— Вот и я думаю: когда ты уже сам скажешь, зачем тебе это?

Я отпрянул от стола с игрушками и пошёл в свою комнату. Зря только спросил: сейчас опять поругаются.

С тех пор как я пошёл в школу, Лев стал ругаться чаще не только со мной, но и со Славой. Ему не нравилось, что Слава не настаивает на важности школьного образования и позволяет мне быть легкомысленным. Слава говорил Льву:

— Брось, он не будет математиком. Он же творческий.

— Ещё рано говорить, кем он будет, — отвечал Лев.

Даже мне было заметно, что творчество его бесит. В принципе, он ко всем профессиям, кроме медицинских, относился несколько пренебрежительно. Славины работы он называл «эти твои рисунки». Потому что рисовать — это развлечение, а не труд. Настоящий труд — спасать жизни людей. Он никогда так прямо не говорил, но это чувствовалось во всём его отношении к своей профессии и к чужим.

Но однажды мы с Львом поругались так, что с этим не сравнится даже ссора из-за сочинения.

Всё началось с того, что Игорь и Кирилл сжалились над моим одиночеством и позвали меня в гости. Иногда я начинал с ними скучать, но иногда бывало ничего: у них дома целый гимнастический комплекс и бассейн с шариками. А вот компьютера не было, поэтому они постоянно просились в гости ко мне. Я, в свою очередь, постоянно придумывал отговорки, почему они не могут прийти.

Во-первых, опять бы пришлось прятать все фотографии. Во-вторых, спрятать Льва ещё сложнее, чем фотографии. В-третьих, я чувствовал, что чем больше общаюсь с детьми, тем сложнее не проговориться. Однажды я даже случайно сказал слово «родители», а потом ещё целый час умирал от страха, думая, что кто-то заметил. Но обошлось.

Я смотрел на другие семьи и понимал, что завидую им. Завидовал Игорю и Кириллу, что они так просто могут говорить всё, что придёт им в голову, не следят за каждой своей фразой, не чувствуют какой-то титанической ответственности за благополучие собственных родителей. Мне было обидно, что в восемь лет я вынужден вести себя как взрослый.

Даже с детьми у меня не получалось быть ребёнком. Мне всё время казалось, что они занимаются глупостями. Всё время.

У меня были недетские страхи. Когда кто-то стучался в дверь, я боялся, что пришли за мной. Что я всё-таки проговорился и не заметил. Что кто-то понял о моей семье, будто у меня на лбу написано огромными буквами: «У меня два отца».

«Вот гомик, голубой», — я почти слышал это, читал во взглядах прохожих.

В конце концов я дошёл до точки кипения. Придя домой, с порога заявил:

— Я хочу завтра пригласить друзей в гости.

Хотя мой тон звучал резко и обиженно, родители единодушно согласились.

— А ты будешь дома? — спросил я Льва.

— Не думаю, что если в квартире будут двое мужчин, твои друзья сразу подумают, что у тебя два отца, — заметил он. — Скажешь им, что я какой-нибудь… родственник.

Опять врать. Выдумывать. Подбирать слова. Разыгрывать спектакли.

Резко сдёрнув куртку с плеч, я бросил её на вешалку и сказал:

— Только ведите себя как нормальные.

И пулей заскочил в свою комнату, ударив дверью.

Там, забравшись на кровать и обхватив колени руками, я принялся плакать и раскачиваться. Будто сразу же пытался успокоить сам себя, укачать.

Дверь открылась почти сразу после того, как я её захлопнул.

Лев остановился на пороге, очень спокойный.

— Поясни, пожалуйста, что значит «как нормальные»? — попросил он. — Чтобы мы ничего не перепутали.

Я молчал. Я знал, что сказал плохую, нехорошую вещь, но извиняться за неё не хотел. Она казалась мне абсолютно справедливой.

Лев повторил свой вопрос.

Тогда я проговорил негромко:

— Мне надоело.

От слёз у меня дрожали губы и голос.

— Что надоело?

— Так жить надоело.

— А как ты живёшь?

Я поднял на него глаза.

— Ничего никому рассказать не могу, никого не могу в гости позвать так, чтобы заранее фотографии убирать не пришлось…

— Это не из-за нас ты так живёшь.

— А из-за кого? — с вызовом спросил я. Не дожидаясь ответа, я быстро заговорил: — Я ни в чём не виноват, я ничего не делаю плохого, но почему-то живу так же, как и вы!

— А мы с папой чем виноваты? — спросил Лев.

Была секунда, когда я подумал, что не надо этого говорить. Но злость и обида оказались сильнее любви и здравого смысла.

Очень чётко и ровно я сказал:

— Тем, что вы гомики.

Я увидел, как от напряжения у него заиграли на лице скулы. Но тогда он ещё оставался спокоен.

— Что? — переспросил он.

Он дал мне шанс, это была игра в поддавки. Шанс сказать что-то другое или извиниться. Тогда всё кончилось бы нормально.

Но я уже кипел.

— Тем, что вы гомики! — почти закричал я. — Голубые! Пидорасы!

Кажется, я выкрикивал ещё какие-то синонимы. Вываливал на него весь словарный запас, полученный за год в школе. Кричал, чувствуя, как по лицу текут горячие слёзы, какой вязкой становится слюна во рту, думал, что надо остановиться, но не мог. И продолжал кричать, пока мой затылок не столкнулся со стеной.

Он ударил меня по лицу. И меня откинуло назад.