Из рецензий на «Заметки с выставки»:
«Красиво написанное, медленно разворачивающееся повествование… Безмятежная, искусно сработанная проза Патрика Гейла передает глубинное понимание внутренних механизмов человеческих отношений и те мучительные переживания, которые психическое заболевание причиняет как непосредственно страдающим от него, так и тем, кто страдальца окружают».
«Дейли Мейл»
«Роман роскошный и изобретательный, какового и следовало ожидать от этого блестящего автора. Гейл продолжает исследовать взаимосвязь между психическим заболеванием и творческим потенциалом, но при этом искусно избегает клишированных определенностей… Завершение романа сдержанное и трагическое, столь же волнующее, как и все, что пишет Гейл».
«Индепендент»
«Настолько личный, но такой захватывающий, настолько красиво написанный и при этом такое роскошное чтиво… прекрасные и очень точные наблюдения. К концу я смеялся и плакал, а потом записал названия всех его других книг в свой список пожеланий. Роман плотный, заставляющий думать, задевающий за живое, убедительный, с юмором, человечный — истинное наслаждение».
«Дейли Телеграф»
«В нем есть своего рода тихо сияющая интеллигентность, мастеровитость и целостность … [Это] роман столь многообразный и свежий, а эти свойства еще более впечатляющие и неожиданные, поскольку обнаруживаются в такой четко ограниченной и совершенно английской среде».
«Санди Таймс»
«Умело составлен как мозаика из разных точек зрения, которые сдвигаются назад и вперед во времени. Теплый, хорошо написанный роман о творчестве и опасностях жизни с духом творчества».
Литературное приложение к «Таймс»
«Это потрясающий роман… Сбалансированный и совершенный на всем протяжении, представляет собой захватывающий портрет измученного и незаурядного персонажа. Прекрасный писатель на пике творчества».
«Мейл он санди»
(дата неизвестна)
Хлопок. Темно-синий
На протяжении всей своей трудовой жизни в Пензансе Рейчел Келли покупала такие комбинезоны в Ньюлине, в лавке, где торговали предметами судового обихода, и носила их так, как другие художники носят балахоны, дабы защитить одежду. (Не то чтобы Келли когда-либо остерегалась пятен краски или же возражала против работы в окружении плодоносного хаоса, что и подтверждают большие фотографии ее двух основных рабочих студий позади вас). Ни в одной из ее студий никогда не было отопления, так что комбинезоны, помимо защиты, вполне могли обеспечивать еще и тепло. Она активно использовала карманы, и как-то раз пошутила в разговоре с Вильгельминой Барнс-Грэхем, что карманы — единственное место, куда можно запрятать шоколадные печеньки, чтобы уберечь их от краски. (См. открытку со смешным рисунком ниже). Ее противоречивая натура проявилась в том, что она презрительно относилась к моде на производство поддельных рыбацких комбинезонов из более мягкого хлопка, да еще и других цветов помимо темно-синего — но при этом сама ни разу в жизни не ступала на палубу яхты. В тот день, когда она умерла, на ней был экземпляр еще более рваный и заляпанный краской — в нем ее и похоронили.
Во сне Рейчел увидела картину, скорее даже не картину, а замысел картины — и тут же проснулась. Первая реакция на пробуждение была мучительной, как и бывает обычно, когда человека вырывают из мира упоительных сновидений. Рейчел закрыла глаза, глубоко дыша в попытке вновь заснуть и продолжить свой сон с того самого места, где остановилась. Но она проснулась, мозг ее забурлил и запенился так, что если бы об этом узнал Джек Трескотик, он быстро отправил бы Рейчел на анализ крови и пересмотрел ее рецепты.
Картина все еще стояла у нее перед глазами, выжженная на сетчатке, точно образ, увиденный в слепящем свете солнца и затем вновь всплывающий перед закрытыми глазами. Моргая, она вновь на секунду увидела картину. Она видела цвета, огромный вибрирующий шар, где жизнь бьет ключом, но побоялась, что стоит ей шевельнуться слишком быстро или придется заговорить — и образ покинет ее.
Раньше, когда она была молодой, она всегда именно так и работала. Или моложе. Образ или элементы образа, бывало, приходили к ней совершенно неожиданно, часто без всякой подсказки из того, что ее окружало, и затем только от нее и ее шального разума зависело, сможет ли она удержать образ достаточно долго, чтобы зафиксировать его на бумаге или холсте. Она суеверно избегала описывать процесс, но если бы кто-то из близких друзей вынудил ее передать все словами, она бы сравнила процесс с диктантом — если вообще можно записывать образ под диктовку — далекого от реальности учителя, от которого никогда нельзя ожидать, что он сможет повторить то, что вы не расслышали сразу. Как только у нее получалось ухватить хотя бы грубое подобие образа и передать его мелками или в карандаше, или губной помадой, да чем угодно, что попадалось под руку — как-то раз она использовала зеленую карамельку дочери — она могла быть вполне уверена, что сможет вернуться к картине снова, когда у нее будет больше свободного времени, чтобы довести ее до более отточенного совершенства.
