Дни нашей жизни - [16]

Вечером мы, конечно, рассказали обо всём Льву.

— Неужели никто не возмутился? — спросил он.

— Говорят, директрисе не понравилось, — ответил Слава. — Сказала: «И куда только родители смотрят».

— На твоём месте я бы смотрел в другую сторону, — усмехнулся Лев. — Чтобы никто не подумал, что это твой сын.

КАК АНТОН УПАЛ НА ЛЁД

В феврале Лене исполнилось восемь лет, и я впервые попал на детский день рождения. Там было десять человек — девять девочек и я. Я пожалел о том, что пришёл, уже через пятнадцать минут, потому что со стороны остальных гостей мне уделялось агрессивно повышенное внимание. Меня всё время намеревались то ударить, то забрать у меня стакан сока, то лопнуть шарик над моей головой.

А ещё Лене не понравился мой подарок. Я два часа выбирал для неё книгу и остановился на «Королевстве кривых зеркал», а она сказала, увидев её:

— Я ненавижу читать.

Странно, Лев сразу сказал мне, чтобы я не дарил книгу, потому что книги ей не нужны. Как так получилось, что он понял Лену лучше, чем я?

А Слава рассказал, что люди редко любят книги, особенно дети.

Мы даже заспорили с Леной на эту тему Она сказала:

— Зачем книги, если есть телик?

— Но это тоже телик, — ответил я. — Только в голове.

Лена засмеялась надо мной:

— Если у тебя телик в голове, то это глюки!

Что такое глюки? Почему другие дети всегда знают больше слов, чем я?

Я это понял, ещё когда Антона начали дразнить за колготки. Илья называл его «гомиком» и «голубым». Но к зиме мне стало ясно, что не про всё, о чем узнаёшь в школе, надо спрашивать у родителей. Например, что такое «мудак» и «гондон» (рифма к имени Антон) — лучше не надо, потому что они опять спросят: «Это ты в школе услышал?» и странно переглянутся. Короче, в школе иногда говорят плохие слова, которые взрослых очень смущают.

Я почувствовал, что «гомик» и «голубой» тоже плохие, поэтому обратился к главному специалисту по матерным словам — к Лене. Она специалист по ним, потому что у неё есть двоюродный старший брат. Он учился в шестом классе и знал много заковыристых словечек, о которых рассказывал Лене.

В общем, я подошёл к ней на дне рождения, когда она раскладывала трубочки по стаканам.

— Что значит «гомик»? — спросил я.

— Это значит «пидор», — ответила Лена.

Легче не стало.

— И что это значит?

— Ну, типа представь: тебе нравятся другие мальчики…

— И что?

— И всё, — как-то обречённо сказала она. — Значит, ты гомик.

Видимо, это тоже часть злой реальности.

— А причём тут Антон? — не понял я.

— Он же колготки носит!

— И что?

— Так гомики делают Они вообще как девочки. Понятно?

Меня это разозлило. Я хотел ответить ей, что побольше, чем она, знаю об этом, потому что мои папы любят друг друга, но они не носят колготки, и у неё глупые, неправильные определения. Но стало бы только хуже, поэтому я ничего не сказал.

Позже, за столом, когда мы ели торт, речь снова зашла об Антоне — Лена рассказала маме, что на днях его окунули головой в унитаз.

— Он вышел с мокрыми волосами, красным лицом и всё равно продолжал улыбаться!

— Бедный мальчик, — похихикала Ленина мама. — Такими темпами он каким-нибудь маньяком вырастет.

И ещё раз похихикала. Другие дети подхватили этот смех. Я не понял: что в этом смешного?

Тогда я впервые смутно почувствовал, что на самом деле взрослые — не гарант защиты. Что они не всесильные, не мудрые, не всемогущие. И если они не посчитают нужным, они не защитят тебя, маленького, ни от чего.

Хуже этого было только понимание того, что иногда взрослые и есть источник угрозы.

На следующий день после этого дня рождения я пришёл в школу и увидел, что у Антона вместо лица какой-то раздутый переспелый помидор с синяками и кровоподтёками. Я такого раньше никогда вживую не видел, только в кино на актёрах, но родители говорили, что это просто грим и всё не по-настоящему. Но теперь-то по-настоящему?

Все косились на Антона с какой-то опаской. Пошутить над ним теперь никто не решался, даже Илья молчал.

Инна Константиновна, зайдя в класс, сразу увидела лицо Антона.

— Что случилось? — спросила она.

Антон улыбнулся своей привычной наивной улыбкой, в ту минуту особенно жутковатой, и сказал:

— Представляете, Инна Константиновна, я вчера шёл, поскользнулся и упал лицом на лёд. Я такой неуклюжий…

Да, он всегда так говорил. Такими длинными, полными предложениями, которые не совсем естественно звучали бы и у взрослого. Иногда он даже использовал в своей речи причастные обороты и очень редкие выражения. Бывало, что его сочинения хвалили наравне с моими, и я ощущал между нами негласную конкуренцию.

После его слов Илья гоготнул с последней парты:

— Ха-ха, дебил кривоногий!

Будто какой-то барьер, запретивший на пару минут смеяться над Антоном, упал. Почему-то все мы ощущали, что произошло что-то ненормальное, нехорошее, противоестественное, но когда мы услышали официальную причину, это ощущение прошло. Насмешки и обзывательства снова обрели законность.

После уроков меня обычно забирал Слава, если мы не шли с Леной к ней домой — она жила прямо напротив школы. В тот день он ждал меня на выходе из класса.

— Что с лицом у Антона? — сразу спросил он.

— Упал на лёд.

Тревога за Антона уже покинула меня. У него действительно очень большие зимние ботинки — непонятно, как он в собственных ногах не путается. Удивительно, что он первый раз так упал!