Дни нашей жизни - [14]

— Уходи! — буркнул я ему через плечо, не оборачиваясь.

Славу я не боялся.

— Я хочу прочитать твоё сочинение, — сказал он.

— Я его выкинул!

— Куда?

— Никуда!

Он прошёл в комнату и присел возле моего стула — начал доставать из-под стола скомканные листы. Затем разворачивал их в поисках сочинения. В какую-то минуту он затих и перестал шуршать — видимо, нашёл.

Мне было всё равно, что он скажет. Даже если тоже начнёт ругаться — плевать.

— Это очень хорошо, — наконец сказал он.

— Нет. Это плохо!

— Это нельзя никому показывать, но это хорошо.

— Выкинь его!

— Не буду. Я его сохраню.

— Зачем?

— Буду перечитывать, когда стану старым. Сидя в кресле-качалке у камина.

— Надеюсь, что без него, — язвительно ответил я.

Слава ничего не ответил. Он поцеловал меня в макушку и вышел из комнаты вместе с моим сочинением.

А меня охватило злое, яростное вдохновение. Я был счастлив написать новое сочинение. Злорадно я рассказывал, что у меня только один папа, что его зовут Слава и что люблю я только его.

Перед тем как лечь спать, я специально оставил тетрадь открытой. Пускай зайдёт утром и прочитает.

ДРАКУЛИТО-ВАМПИРЁНЫШ

После того случая с сочинением я решил, что больше никогда не буду первым разговаривать со Львом. Если сам что-нибудь спросит — я отвечу, но первым ни за что не заговорю. Вообще. До самой смерти. Это я твёрдо решил. И никогда больше не буду называть его папой.

Сейчас это кажется забавным детским возмездием, но хватило меня надолго. Я действительно перестал к нему обращаться, а в диалоге со Славой, если речь заходила о Льве, вместо «папа» я говорил «он». Даже если из контекста было не ясно, кого я имею в виду, я бы скорее умер, чем пояснил, что говорю про папу.

Конечно, это было связано не только с сочинением, но ещё и с математикой, которая была для меня непостижимой страной со своим языком и законами. Я же чувствовал себя варваром в ней. Слава быстро умыл руки, сказав, что при виде цифр у него отключается мозг, поэтому мучиться со мной и математикой пришлось Льву.

Точнее, не так. Это мне пришлось мучиться с математикой и Львом. А может быть, нам обоим. С математикой и друг с другом.

Это была такая игра: кто кого первым доконает. Если я его, то он начинал психовать и намекать мне, что я тупой. Если он меня, то я начинал плакать (а он всё равно начинал намекать, что я тупой). В итоге спать все ложились очень поздно, а утром я вставал совершенно разбитым и шёл в школу, которую уже к третьей неделе начал называть «долбанной школой».

Тем не менее, учился я хорошо. За домашнюю работу у меня всегда были одни пятёрки. Это потому что за всё, что происходит между мной и школой, отвечал Лев. Тогда я и узнал, что он перфекционист, ну просто больной на этой теме. После случая с сочинением у него появилась какая-то мания вырывать листочки. Если я допускал больше двух ошибок на страницу, он заставлял меня всё переписывать.

Приходя с работы, он устраивал рейд по моим школьным принадлежностям. Открывал рюкзак и смотрел, в каком состоянии мои тетради и учебники. А они никогда не были в хорошем состоянии. После последнего урока я скидывал всё в рюкзак, будто в какую-то урну, и к приходу домой всё было всмятку. За это Лев высказывал мне всё, что он думает обо мне, моих мозгах и моей природной безалаберности. Затем он проверял дневник. Обычно там всё было в порядке, но мне каждый раз было так страшно, будто, когда Лев в него заглянет, там неведомо откуда вырастут двойки.

В общем, с наступлением школьной поры жизнь перестала быть хорошей. Теперь от меня всё время что-то хотели. Пока я не пошёл в школу, никто из родителей со мной так сильно не ругался. А теперь никакого спокойствия и никакого свободного времени. Даже некогда пожить для себя!

Мысль о том, что впереди ещё одиннадцать таких лет, казалась мне невыносимой.

Некоторой отдушиной для меня было общение с Леной. После уроков мы иногда ходили к ней домой: её родители работали до вечера, так что весь день квартира была в нашем распоряжении, и мы делали что хотели. Однажды родители поручили ей помыть пол, пока они будут на работе, а она в тот день позвала меня, вылила на пол в коридоре ведро воды и научила меня кататься по мокрому полу, как на коньках. Мы этим часа два занимались — так пол и вымыли.

Правда, иногда она заводила разговоры на нелепые темы и рассказывала мне выдуманные вещи. Например, про то, что девочки раз в месяц писают кровью. Я ей не поверил. Это странно.

Ленина семья была первой семьёй, на которую я мог посмотреть со стороны. И она была как большинство семей: мама, папа и ребёнок. Некоторые их порядки не совпадали с нашими.

Например, однажды Ленин папа приготовил нам яичницу с жидким желтком, а у нас дома такую есть нельзя. Один раз я попросил приготовить яичницу так, а Лев ответил, что еду надо есть в готовом виде, а не в полусыром, если не хочу заболеть сальмонеллёзом. Не знаю, что это, но я не хотел.

Когда я увидел эту яичницу у Лены, я поднял на её папу свои честные глаза и спросил:

— Вы что, хотите заболеть сав… савмн… салм…

— Ешь давай, — шикнула на меня Лена.

Ну, я и съел. Вроде бы не заболел.