Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [38]

14 июня. Я проснулся около трех часов, а в четыре разбудил сотню и приказал седлать. Было свежее чудное утро, я пошел умываться к ручью. Было тихо кругом и так спокойно. Зачем война, зачем эта бойня? Как это казалось противоестественным, вглядываясь в красоты и спокойствие природы. Здесь же на дворе я приготовил себе какао на спиртовой лампочке; до вечера больше ничего есть не пришлось. Пришел к нам усталый запыленный прапорщик запаса Аргунского полка Еленьев, бывший студент-техник и обладатель чистокровного коня, взявшего второй приз на стоверстной скачке. Он был послан с разъездом из Сыфалацзы вчера в долину Цаохэ. Проходя узкой горной тропой, имея лошадей в поводу, он был встречен залпом из поросшей лесом сопки. Казаки попытались идти назад, но оттуда тоже раздались выстрелы, путь отступления был им отрезан. Тогда Еленьев приказал казакам разойтись в разные стороны, указав им сборное место, а сам, преследуемый пулями, стал пробираться через кусты по едва приметной тропинке. Пришлось ему бросить своего коня, к счастью, простого монгола, а не знаменитого скакуна. Под вечер он увидел бивак нашей дежурной части и направился к нему; вдруг его окликнул казак на посту. Это, пожалуй, было для него самой опасной встречей, потому что часовой мог его застрелить в упор без оклика. Я дал ему лошадь, проводника до Фыншуйлина и просил объяснить на словах генералу, что произошло с моим донесением вчера.

Ожидая сегодня боя, я приказал опять расседлать лошадей, хорошенько выкормить их и ждать моего распоряжения, а сам отправился в дежурную часть. Получив сведения, что ночь на аванпостах прошла спокойно, я въехал на левую сопку, где стоял наш наблюдательный пост. Отсюда была видна японская конная застава у деревни, они водили по очереди лошадей на водопой. До заставы было версты полторы по птичьему полету и версты две с половиною по извилинам долины.

Позади нас, со стороны Фыншуйлина, показалась конная колонна, около пяти сотен с артиллерией; это шел, очевидно, отряд от генерала Любавина, который я ожидал еще вчера. Я обрадовался, что теперь у меня собрались довольно значительные силы, и можно будет перейти в наступление, но моя радость была непродолжительною: впереди остановившейся и слезшей с коней колонны я увидел самого генерала Любавина и полковника Российского; значит, конец моим самостоятельным действиям и мечтам, но чего я еще менее ожидал, это того приема, который был мне сделан. Когда я подъехал к генералу Любавину, он сказал, что на меня очень сердится генерал Ренненкампф за то, что я не послал ему вчера донесения, он беспокоился об участи нашего отряда, думал, что мы были отрезаны неприятелем, поэтому и было решено послать более значительные силы с артиллерией под начальством командира бригады. Я не успел сказать двух слов в свое оправдание, как на меня напустился полковник Российский, и на этот раз — совершенно несправедливо: он винил меня в том, что две мои сотни отошли назад верст на пять, что я не высылал ни одного разъезда и не знал ничего о неприятеле. Он оправданий и объяснений моих не хотел слушать и сказал, что обо всем доложит генералу Ренненкампфу.

Я обратился к генералу Любавину и, показав ему возвращенное вчера донесение, объяснил, как это случилось, затем я доложил, что разъезд был выслан накануне вечером, что с обеих сторон на сопках стояли наблюдательные посты, откуда не ускользнет ни одно движение неприятеля, тогда как разъезды шли, как слепые; наконец я сказал, что неприятельская конная застава, силою в один взвод стояла недалеко отсюда, а пешие дозоры были видны впереди на сопках. На мои показания не было обращено никакого внимания, а может быть, мне не поверили.

Полковник Российский сказал войсковому старшине Кобылкину (он снова командовал 2-м Аргунским полком): «Вы будете командовать главными силами, а авангардом…», — он немного запнулся, — «кто же будет командовать авангардом…» Я покраснел, мне было крайне обидно, что начальником авангарда могли назначить не меня: я был начальником передовой позиции, успел ознакомиться с местностью, и, по справедливости, мне следовало получить это назначение. Наконец Российский повернулся ко мне и с улыбкой сказал: «Ну, так вы будете командовать авангардом». Я поблагодарил его. Мне было приказано идти немедленно с первою и шестою сотнями нашего полка, отряд же должен был следовать за мною через полчаса. Я сказал Российскому, что через четверть часа он услышит неприятельские залпы, посмотрел на часы; было ровно 9 часов 10 минут, и мы рысью двинулись вперед, имея в голове первую сотню, от которой отделился наметом в авангард подъесаул Черкесов со своим взводом.

Выехали мы из леска, переправились через речку и, не доезжая 200 саженей от поперечной долины, были встречены залпом. Не успел я отдать приказания, как Энгельгардт, приложив руку к козырьку, сказал: «Разрешаете, полковник?»[63] — и на мой знак согласия крикнул: «Сотня, за мной!», переправился опять через реку, остановился под левой сопкой, спешил казаков и полез по крутой, почти отвесной скале на сопку, покрытую густым кустарником. Я посмотрел на часы; прошло только 12 минут с того времени, как мы оставили позицию до первого залпа неприятеля. Российский мог теперь убедиться, что я говорил правду, когда я заявлял, что до неприятеля близко.