Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [37]

, напоминающие шаловливую оперетку.

Для того чтобы быстро получать сведения о передвижениях неприятеля, я установил так называемую цепочку: ряд казаков, стоявших друг от друга на таком расстоянии, чтобы голос одного был слышен следующим. Я им объяснил, что при появлении неприятеля, они должны были передавать голосом о составе части: «разъезд, рота, батальон…» Рукою указывалось первоначально, откуда шла часть, и затем — куда она направлялась.

Только что я спустился с левого наблюдательного поста, дали знать, что в двух верстах впереди был замечен японский разъезд из 12 всадников на рослых конях, направлявшийся в нашу сторону. Немедленно было выслано три казака из аргунской сотни для заманивания. Застава залегла на пути следования неприятельского разъезда, чтобы, пропустив его, отрезать путь к отступлению, а мы ожидали добычу в лесу, предвкушая захват хваленых австралийских коней[61]. Мы прождали более часу, но никто не показывался. Наконец один казак обратил наше внимание на три неприятельских пеших дозора, разглядывавших наше расположение с сопки. Эти дозоры видели, вероятно, все наши приготовления и предупредили свой конный разъезд об опасности, грозившей ему. Не так-то мы вели разведочную службу: или довольствовались сведениями более чем сомнительными, китайцев, или лезли вперед по дороге, пока от невидимого неприятеля не раздавался залп; к нашему счастью, японцы стреляли так скверно, что не попадали даже на расстоянии 200–300 шагов, но сколько, тем не менее, поплатилось офицеров и казаков совершенно даром. Отчего бы не приглядеться к приемам неприятеля, которые позволяли ему следить за всеми нашими движениями, не теряя ни одного человека. Я не раз слышал мнение, преимущественно от офицеров Генерального штаба, что не следует избегать потерь в людях, что это может отразиться на недостаточное использование всех средств для достижения задачи. Я с этим никак не мог согласиться. Конечно, на войне бывают минуты, когда не следует дорожить ни своей [жизнью], ни жизнью своих подчиненных, но на это надо решаться только тогда, когда оно действительно необходимо. К сожалению, все строевые участники войны знают, с каким легким сердцем так называемые гастролеры посылали части в бой для того только, чтобы получить отличие, при этом чем больше было потерь, тем значительнее должна была быть награда. Дело, в котором не было потерь или очень мало, считалось неудачным. Начальство не хотело даже верить, что можно было достигнуть положительных результатов без серьезных потерь. Немало было таких, которые не могли скрыть своего удовольствия, что в реляции значились убитые и раненые офицеры; этим гордились.

Беречь своих подчиненных, избегать потерь без необходимости — считалось трусостью. В Англии, в Риме, в По, в Биаррице, везде, где существует парфорсная[62] охота за лисицами, где часто встречаются трудные препятствия, принято за правило настоящими спортсменами, что не следует брать препятствия, если можно его объехать, не прыгать через ограду, когда имеются ворота, но зато во время «пт», т. е. когда лисица поднята и понеслась за нею стая гончих, то все скачут без оглядки и не останавливаются ни перед чем; тогда лошадь под вами свежа, не утомлена напрасными прыжками, она может, когда потребуется, дать высшую меру своей силы и ловкости. Не то же ли мы видим на войне: поставьте в обязанность начальников не расходовать напрасно силы и жизнь своих подчиненных, и у вас будет в минуту надобности свежая здоровая часть, не требующая пополнения и готовая принести свою жизнь в жертву отечеству.

Под охраною наблюдательных постов на сопках я разрешил часть лошадей расседлать, у остальных отпустить подпруги, казакам варить пищу и кормить лошадей. Генералу Ренненкампфу послал пространное донесение.

Еще в Сыфалацзы адъютант передал мне несколько писем; до сих пор я не имел времени их прочитать, а теперь о них вспомнил, сел на камень, облокотился к стволу дерева и принялся за чтение; но мне мешали все время: подошел Джандиери и сказал, что влево в ущелье были слышны выстрелы, затем пришли доложить, что там же замечена неприятельская колонна; это оказалось большое стадо скота, которое китайцы гнали в горы, вероятно, чтобы оно не досталось войскам, нашим или японским. Несколько минут спустя — опять тревога: с поста дали знать, что оставленная мною близ этапной дороги застава спускалась с горы, вероятно, под натиском неприятеля.

Прибывший урядник доложил, что он присоединился к отряду по приказанию генерала Ренненкампфа, спросившего, где я находился, и передавшего, что донесения я должен был посылать впредь на Фыншуйлин, откуда он пришлет мне приказания вечером.

Черкесов, производивший разведку вниз по течению Цаохэ, верст на пять, вернулся, не встретив неприятеля; значило ли это, что он отошел назад или притаился, чтобы не выдать себя, пока не втянется в ущелье большая колонна, доверившаяся показаниям разъезда?

Энгельгардт накормил меня ужином, а когда наступила ночь, я оставил на позиции дежурною частью сотню Токмакова, а с первою, третьего и шестою сотнями отошел назад на полторы версты к небольшой деревне. Князь Джандиери нашел, что здесь оставаться было опасно, так как мы могли быть обойдены с обеих сторон; он советовал отойти назад еще версты на две, где имелась, по его словам, хорошая позиция для обороны. Я согласился отправить его туда с третьего и шестою сотнями, а сам остался с первою сотнею на выбранном нами первоначально месте ночлега. Лошади были расседланы, и людям, за исключением дневальных, предоставлено отдыхать. Казаки устроили своим офицерам и мне мягкие логовища из ветвей и травы у стенки фанзы, обращенной вперед. Дневальным [было] приказано будить казаков перед рассветом, чтобы заседлать и завьючить коней к тому времени, когда японцы имели обыкновение на нас нападать. Ночь была лунная и теплая. Только что я расположился спать, явился ко мне казак с донесением; при свете электрического фонаря я вскрыл конверт, уверенный, что это было предписание генерала, но, к удивлению, узнал свой собственный почерк: это было мое донесение. Я спросил казака, отчего он привез его обратно; он объяснил, что генерал, которого он встретил неожиданно, стал расспрашивать его, где находился наш отряд. Отвечая на вопрос, он забыл передать конверт и только теперь о нем вспомнил. Что было делать, — послать донесение немедленно, объяснив, отчего оно опоздало, или отложить до утра? Я остановился на последнем решении, потому что у нас было все спокойно, неприятель нас не тревожил, и генералу об этом было лично известно через расспросы у моих казаков. Кроме того, было уже поздно, и в отряде, вероятно, все спали. Я отпустил казака, но на душе у меня было неспокойно: я сознавал, что поступил неправильно, и что следовало отправить донесение сейчас.