Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [39]

С плоской возвышенности сопки, куда взобралась первая сотня, послышался голос Энгельгардта: «Прицел на 1200 шагов, полусотня — пли!» Раздался наш дружный залп, которым не постыдилась бы пехота. В это время Черкесов, остановившийся на минуту у фанзы на той стороне поперечной долины, двинулся со своим взводом вверх по дороге до невысокого перевала, левее остроконечной сопки, командовавшей над ближайшими высотами. Взвод Черкесова тоже открыл учащенный огонь по цепи противника, занимавшего сопки влево над рекой. Когда подошла шестая сотня, я приказал ей спешиться и рассыпаться левее первой. Сам я слез с лошади и прошел вперед до колена, откуда было видно все расположение японцев, которое можно было определить только по звуку пальбы, но ни одного человека не было заметно, хотя они сами следили за каждым нашим движением и обстреливали даже одиночных людей. Чтобы наблюдать за противником, мне пришлось стать за деревом, так как пули сыпались вокруг меня довольно густо.

Показался полковник Российский с ординарцами. Предполагая, что с подходом главных сил мы перейдем в наступление, я приказал моему трубачу подвести мне лошадь. Я подъехал к полковнику Российскому и доложил ему о положении дела.

Мы продвинулись вперед, но нас обдали японцы таким градом пуль, что мы поспешили отойти назад врассыпную.

Подъехал генерал Любавин с Поповицким, за ним шла наша третья сотня Ловцова и 1-я сотня Аргунского полка подъесаула Шунгеева. Я предложил занять третьей сотней остроконечную сопку, что была правее седловины, где Черкесов удерживал наступление японцев на наш правый фланг. Необходимо было также осветить долину вправо до ее конца и оставить там заставу для предупреждения обхода нашей позиции. Мои предложения были приняты, и я приказал Ловцову выслать один взвод на заставу, а с тремя остальными въехать на сопку в конном строю, возможно, выше, и спешиться только тогда, когда подниматься верхом больше нельзя. Важно, чтобы спешенная часть не была слишком утомлена подъемом на гору, иначе ее огонь не был бы действительным. Я опасался, что эту сопку займут японцы, и тогда пришлось бы их выбивать или самим отступить правым флангом, потому что оттуда обстреливалась вся долина, ведущая к нашей позиции.

Вместо того чтобы в точности исполнить мое приказание, Ловцов спешил казаков слишком рано, у деревни, и стал подниматься под огнем неприятеля, не воспользовавшись лощиною, где они были бы в мертвом пространстве. Лезли казаки минут десять, а мы с нетерпением ждали, когда они взберутся наверх. Наконец, первые появившиеся на гребне открыли огонь, к ним присоединился Черкесов со своим взводом. Недолго держались наши на этой сопке: японцы стали обстреливать ее жестоким огнем, и казаки начали спускаться вниз, сперва поодиночке, потом последовали за ними остальные. Генерал Любавин и полковник Российский выходили из себя и не могли понять, отчего была покинута такая выгодная позиция. В этих случаях лучше всего выслать на поддержку свежую часть, возвратить же обратно спустившихся было бы бесцельно: изнуренные вторичным подъемом, они не были бы способны дать отпор неприятелю. Ловцов присоединился к сотне Шунгеева, занимавшей гребень холмов с нашей стороны, откуда был хороший обстрел теперь и в случае занятия неприятелем остроконечной сопки.

В это время на нашем левом фланге первая сотня перешла в наступление. Перебегая с одной позиции на другую, Энгельгардт был ранен в ногу и, не имея возможности оставаться в строю, он передал командование вахмистру до прихода Черкесова, за которым был послан казак. Человек 20 казаков сползали в разных местах с сопки, занятой первой сотней; я подошел туда и крикнул: «Чего вы спускаетесь?», они мне отвечали, что несут сотенного командира, тогда как несли его только пять человек; остальных я погнал назад. Мне было очень жаль этого славного офицера, которого я сердечно полюбил; хотелось бы сказать ему несколько слов утешения, но на это не было времени. Князь Джандиери взбирался все выше и выше, чтобы отбить движение японцев в обход нашего левого фланга к седловине, где стоял наблюдательный пост Аргунского полка. Я вернулся к толстому дереву впереди деревушки, где стоял генерал Любавин и полковник Российский; последний сказал мне, смеясь, что ему тоже досталось от генерала Ренненкампфа за то, что он не получал донесений, хотя они были уже посланы; увлекаясь боем, забываешь дать о нем сведения начальству.

Стрельба на нашем правом фланге шла довольно вяло; видно было, как один казак лежал неподвижно головой вниз, вероятно, убитый.

Полковник Российский находил, совершенно резонно, что нам необходимо было вернуть прежнюю позицию на остроконечной сопке; он хотел сам идти на правый фланг, чтобы передать это приказание сотням. Это была моя обязанность как начальника авангарда, и я полез на сопку. День был жаркий, подъем крутой, и я теперь понял, отчего казаки поднимались так тихо, хотя их подгоняли японские пули. Я проходил мимо «убитого» казака, он был жив и невредим. Я ему приказал постоять немного под пулями. Первыми за гребнем лежали аргунцы и стреляли вяло, уверяя меня, что командир сотни, находившийся под горой, им не приказал стрелять; я не сомневался, что они лгали, пользуясь тем, что начальник их не видел. Они молчали, чтобы не навлекать на себя огня противника, отвечавшего на наши выстрелы пальбою пачками. Я прошел дальше к Ловцову, у него перестрелка шла оживленная, я передал ему приказание начальника отряда, он сейчас же созвал сотню и стал с нею спускаться; я отправился с ними до леска, где находился Шунгеев с частью своей сотни, и спросил его, правда ли, что он не позволял стрелять. Он никогда такого приказания не давал.