Дневник - [17]
– Какой части? – спросил меня один солдат с винтовкой в руках.
Я назвал.
– А вы?
– Я команды связи Марковского полка!
– Вы из Ольгинской?
– Да, из Ольгинской, – сказал он и прибавил: – Вчера красные взяли Ольгинскую. Был сильный бой. Наша дивизия вся разбита. Много порубили. Наша команда залпами пробивалась, шли до ночи, а ночью я прибежал в Батайск.
– А красных много было?!
– Целый корпус конницы. Туча прямо. Они, наверно, уже отрезали нам дорогу в Каял. Иначе вы бы Батайска не бросили.
Мне уже представилось, что на наш поезд нападает конница. А у нас снаряды. Вот если пойдет потасовка. Поезд шел медленно, постукивая в такт на стыках рельс. Где-то визжал букс[57]. Батайск уже исчез, белеет поле, еще покрытое снегом. Дорога уже черная, по ней идет наша дивизия. Вот нагнали самурцев. Солдаты цепляются на вагоны. Идут по грязи обозы. Вот и наш полк. Вот плетется и двуколка со взводным.
– Ага, удрал! – смеется Шутько.
Сбоку насыпи в белой папахе с винтовкой за плечами шагает Тихий.
– Эй, Тихий, сюда, сюда, в вагон! Давай руку!
Каял.
Часов в 10 прибыли в Каял. Сутолока на вокзале полная. На столбы лазят солдаты и режут телеграфные провода. Проводятся новые линии. Мы ждем наш полк. Узнали, что полк наш занимает позицию к западу от Каяла, в 5 верстах деревня Веселая Победа. Идем туда, грязь такая страшная, что мы, выйдя из Каяла в 11 часов, пришли в Веселую Победу в 5-м часу – 6 верст. Шутько бросил свой отрез – винтовку. Земля липкая, идти невозможно. Остановились у одной бабы. Угостила молоком.
– Ну сегодня поспим! – говорю я Тихому. – Ведь ночь прошлую не спали!
Вошел взводный:
– Сейчас наводить линии! Где кто в Батайске дежурил, туда и идите.
Тихому попало вести линию в штаб дивизии из Веселой Победы в Каял. «Ой, ой, ой! Когда же они ее приведут?» Пошли с Шутьком мотать опять линии в 3-й батальон. Возились часов до 12 ночи. Голодные, усталые, грязные, привели в 3-й батальон. Линию хорошо укрепили, на переездах подвесили высоко. Прочно сделали, чтобы двадцать раз не бегать. Вечером командир полка с ординарцами выезжали осматривать позицию. Едва привели линию в 3-й батальон и включились в аппарат, как вдруг из штаба полка передают: «Сматывайте обратно». Страшно обозленные, мы опять зашлепали по грязи, полезли на деревья, на заборы. Хорошо хоть, взошла луна. У меня в ботинках полно грязи, и весь в грязи. Часа в два ночи смотали до штаба полка.
Явились к фельдфебелю Малыхину.
Он не спал.
– Будите людей! – сказал он нам. – Да поживее, сейчас выступаем, сейчас с нами разговаривали красные по телефону, – добавил он, – черти уже где-то здесь рядом с нами.
Я пошел на свою квартиру и только начал будить ребят, как вдруг вблизи застучал пулемет. Все сразу вскочили. На дворе стояла отчаянная стрельба.
– Ребята! – закричал, вбегая в хату, Шутько. – Красные уже в селе, сейчас через нашу хату две пули пролетело. На улице так и свистит.
«Что делать? – думали мы. – Выходить или сидеть?» Дело в том, что на улице никого не было.
– Хозяйка, купи сумку! – предложил Гильдовский.
– А что в ней? – спросила хозяйка (она тоже встала).
– Что есть, сколько дашь!
– На семьдесят рублей!
И сумка пошла за 70 рублей, а там было белье, табак, брюки.
Стрельба утихла. Мы выскочили на улицу. Наш обоз стоял на улице. Но конюха все удрали. Между повозками на конях носились офицеры.
– Кто тут команды связи?! – хрипел поручик Кальтенберг.
– Я, я! – отозвались мы.
– Голубчики, – кричал он, – садитесь на повозки, а то обозные все удрали!
Я сел на двуколку с аппаратами, и вытянулись на улицу. Быстро несутся повозки из села. С трудом переехали плотину и выехали в поле. Ночь была темная. Луна исчезла за тучами. Повозки плетутся по грязи. Дорога чернеет под ногами лошадей, а справа и слева белеет снег. Где-то близко раздался выстрел.
«Ввиу!» – пропела пуля над головой. Близко где-то красные. На рассвете нас догнали конюха. Они во время стрельбы попрятались под скирды.
– Слушай! – говорил мой обозный-армянин. – Зачем ты сел на двуколка!
– А разве что?
– Надо было прятаться, и мы бы все было на большевик и опять бы служил на обоз.
– Так почему же ты не остался на большевик?
– А один страшно! – выругался он, влезая на ходу на двуколку.
«Ну, страшно, не страшно, – подумал я, – а я с двуколки не слезу».
Лошадь еле тащит тяжелую двуколку.
– Слушай, слезь! – говорит армянин. – Видишь, лошадь тяжело.
– А ты?!
– Я кучер!
– Слезь ты, и я слезу!
Армянин ругается. Наконец под гору лошадь совсем выбивается из сил, мотает головой, падает, я выругал армянина и спрыгнул в грязь.
Часов в 12 остановились в хуторке на ½ часа, выпросил кусок хлеба и пошли дальше.
Встретился конный. Приказано на Кущевку не идти, там большевики. Пошли вправо. А многие пошли по железной дороге на Кущевку. Грязь страшная. Переход очень тяжелый. Лошади падают. Уже много пропало, бросаем по дороге ненужные вещи. Бросаем повозки. Многие бросили по дороге винтовки.
18 февраля. Переночевали в какой-то станице Кубанской области и с рассветом двинулись дальше. Вчера прошли верст 25. Идти страшно тяжело. Я уже натер ноги. Иду, держась за повозку, и чуть не плачу, винтовку положил на повозку (хотя не разрешено ввиду плохой дороги). Со мной дневник и медный кофейник, взятый еще из дому. Белье осталось в Батайске. Офицеры наши на лошадях. На одной двуколке едет жена офицера – сама занимает двуколку. Один солдат выбился из сил и лег на спину сбоку дороги. А на повозки не разрешают сесть. А везут Кальтенберга сундуки и прочую дрянь.
