Но в ее любви я всегда находила опору.
Она была поражена, обнаружив, что в Англии я научилась курить, и она, бывало, задергивала шторы, боясь, что соседи увидят, как я закуриваю. А однажды, когда у меня страшно разболелась голова и не осталось ни единой сигареты, она убежала куда-то и, вернувшись, торжествующе вручила мне пачку.
— Я даже не сказала продавцу, что покупаю не для себя, — призналась она со смехом, а уж наверняка ей было очень стыдно покупать сигареты.
Мама и тетушка Лил с большим неодобрением говорили как-то о девушке, которая пошла со своим женихом на пьесу Брие «Порченый товар».
— Просто неприлично и отвратительно писать пьесы на такую тему, — сказала тетушка Лил.
Мама согласилась с ней, хотя не читала и не видела эту пьесу.
— Но молодые люди должны знать о венерических болезнях и об их последствиях, — возразила я. — И ты тоже должна была рассказать мне об этом, — обратилась я к маме, — ведь я ничего не знала, когда уезжала из дому.
— Я и сама не знала, — призналась мама. — И ты тоже, Лил, — добавила она горячо. — Я и теперь-то не очень много знаю. Только недавно и услышала, что бывают такие болезни.
Обе они были такие простушки — полные пожилые женщины, а в делах этого порочного света смыслили не больше младенцев. В области пола все их страхи ограничивались слухами о «белых рабынях».
Я рассказала им, как одна моя знакомая в Лондоне впервые просветила меня насчет сифилиса, гонореи и половых извращений. Ее собственная судьба была трагичной. Ей было шестнадцать, когда друг ее отца стал за ней ухаживать, соблазнил ее и заразил гонореей. Когда же она обнаружила, что больна, и узнала причину болезни, он только усмехнулся и сказал ей: «Множество женщин болеют этим».
Он ничем не помог ей. Она же боялась огорчить родителей и ничего им не сказала, а открылась только мужу сестры. Он отвел её к специалисту, и она лечилась несколько лет. Когда эта очаровательная девушка подросла, у нее были другие романы, и она вовсе не заботилась о том, что может заразить мужчину, потому что ведь «мужчина ее этим наградил», по собственным ее словам.
В ту пору, когда я познакомилась с ней, она все еще не теряла надежды вылечиться, но тогда не было средства против этой болезни. Один из ее любовников покончил с собой, узнав, что он заразился. Но она не хотела верить, что повинна в его смерти. И это не помешало ей заводить новые романы и мечтать о том дне, когда ей попадется мужчина, который «полюбит ее по-настоящему, женится на ней, и у них будут дети».
Эта история привела в ужас маму и тетушку Лил. Они даже не могли представить себе, что приятельница моя была самая обычная смазливенькая девушка, которая нежно любила своих старых родителей, только она никак не хотела признать себя «порченой».
Мама и тетушка Лил были обе, что называется, культурные женщины, интересовались литературой, искусством и музыкой. Они жили тихо, никогда не преуспевали, но всегда довольствовались кружком старых друзей и родственников и консервативными идеями, унаследованными от родителей. Они понятия не имели об эволюции материи, о возникновении капитала или об общественном строе. Они искренне считали, что научные открытия и вообще всякие премудрости и науки выше их понимания.
Но они с детским любопытством и удивлением слушали, как я развиваю перед ними какие-нибудь теории, почерпнутые мною из книг и из собственного опыта; при всем том они с недоверием относились ко всему, что затрагивало их религиозные взгляды и традиционные условности.
— Старые взгляды и обычаи меня вполне устраивают, — говорила в свое оправдание тетушка Лил.
— Катти довелось узнать больше, чем нам с тобою, Лил, — спокойно отвечала ей мама. — Может, нас-то старые взгляды и обычаи устраивают, но она принадлежит к другому поколению.
Так мама примиряла мои непривычные для нее взгляды с собственными понятиями о справедливости. Она проявляла много мудрости, такта и доброты, веря в искренность моих убеждений даже тогда, когда не сочувствовала им сама и не могла их понять. В своей любви и верности она всегда вставала на мою защиту, когда кто-нибудь в ее присутствии осмеливался критиковать мои взгляды и поступки.
Проходя однажды вечером по мосту Принца, я увидела первые плакаты, сообщавшие о революции в России. Итак, свершилось. Сбылась мечта изгнанников, с которыми я некогда встречалась в Париже. В тот вечер небо среди облаков сияло золотом и все вокруг было пронизано золотистым светом. Мне в состоянии радостного и головокружительного возбуждения это показалось добрым знамением. Я не сомневалась, что революция — это событие, которое должно потрясти мир. Я чувствовала, что события, свершившиеся в России, должны оказать влияние на жизнь людей во всех странах, однако я тогда еще плохо представляла себе, каким образом революция найдет свое завершение в социалистическом государстве.
Из нападок печати на Ленина, Троцкого и вообще на большевиков можно было понять, что все эти люди руководствуются теорией Маркса и Энгельса. Не теряя времени, я приобрела все их сочинения, какие только можно было достать в Мельбурне, и засела за их изучение. Наши споры с Кристианом, Иэрсменом и Баракки только подтвердили мое мнение, что из всех теорий, с какими мне довелось познакомиться, она единственная дает разумную основу для преобразования нашей социальной системы.
