Динарская бабочка - [52]
— Анактория… ну как же? Очень хорошо помню, — говорю я Антонио, стараясь придать голосу возможно большую убедительность. — С ее стороны это так мило. Нужно будет сразу написать ей, поблагодарить за подарок. Конечно, с получением посылки выйдет морока… Придется делать доверенность, посылать удостоверение личности, и все такое…
Честно признаться, меня эта история обескуражила. Я думал о шутках памяти, этого колодца святого Патрика[167]. Считая, что я в долгу перед собой и перед другими, я надеялся, что бесконечно многое из того, чего уже нет, еще живет во мне, находит в моем сердце последнее оправдание: я считал себя богатым, а на самом деле был нищим. Кто-то из тех, кого я забыл, застал меня врасплох; это я существую еще в сознании Анактории или Аннабеллы, это я еще живу в ней, а не она во мне. То-то и оно; но как может воспоминание стереться до такой степени? Я был уверен, что бережно храню в памяти толпу потенциальных призраков, я их не вызывал, дабы не будить не всегда благодарные тени, которые, тем не менее, временами всплывали в сознании и составляли в какой-то мере мое богатство. Подобного рода воспоминания, сродни нераскрывшимся стручкам и упрямо не лопающимся при жарке каштанам, без труда могут быть объяснены и оправданы. Но что сказать об эпизоде, ex abrupto[168] вытесняемом наружу нашим инертным серым веществом, что думать о феномене бесследного исчезновения, об отсутствии, обернувшемся в один прекрасный момент присутствием? Короче говоря, я думал об относительной и едва ли не добровольной забывчивости, о — как бы его назвать? — тейлоровском[169] подходе сознания, отправляющего в отставку то, что не может быть ему полезно, сохраняя при этом ниточку, за которую в случае необходимости можно потянуть. Но здесь все ясно: Анактория или Аннабелла была вычеркнута памятью из моей жизни на пять-шесть лет и теперь вернулась, потому что «захотела» вернуться, это она оказывает мне милость своим возвращением, а не я благоволю воскресить ее, дилетантом путешествуя в поисках утраченного времени. Это она, милая незваная гостья, копаясь в своем прошлом, наткнулась на мою тень и захотела возобновить «сношения», в лучшем смысле этого слова.
— Все же эпизод с котом, — говорю я Антонио, — представляется мне весьма сомнительным. — Во-первых, на первом этаже моего дома никогда не было мясной лавки. Во-вторых, я бы дал коту имя, а имена животных я всегда помню.
— Кот был, — утверждает Антонио. — Вернее, кошка. Она просилась на руки, требовала, чтобы ее гладили, и мяукала дурным голосом, если этого не делали. Кажется, через несколько дней после отъезда хозяйки она выпала из окна или убежала. Если не ошибаюсь, хозяйка уехала вместе с девочками — Патрицией… и другими.
— О, Патриция! Я ее часто вспоминаю. А почему же тогда Анналена…
Над Апуанами, отчетливо видными в прорыве между одной грозой конца августа и другой, сверкает молния. Купающиеся редеют, но многие желтые, зеленые, оранжевые зонты продолжают раскрываться над влажным песком. К сожалению, мне не везет с загаром, и сквозь темные очки я наблюдаю за последними торговцами, бредущими мимо пустых кабин. До меня долетают их неуверенные монотонные крики: «Белые грибы, напитки со льдом, мали-малинка-малина…». Потом идет слепой с пуделем-поводырем — черная фигура Веласкеса — и сквозь утробную мелодию его губной гармошки прорывается что-то похожее на вечную «Бесаме мучо». Должно быть, уже поздно.
— Ну да, прекрасно помню, у меня железная память. Хотя Анастасия-Анактория была в отпуске, ей поручили chaperonner[170] девиц из пансиона мисс Клей, когда они спускались с виллы Джирамонтино в город. Семь или восемь миллионерш, приехавших набираться культуры. Они изучали историю искусств, музыку, танец, историю фашизма и другие диковинные материи. Весной на вилле вручались премии, выступали сам префект — Его превосходительство — и три-четыре главаря из городской политической шайки. Девушки, к великому удовольствию мисс Клей, горели желанием познакомиться с ними. Среди них были аристократы, кто-то, кажется, успел обзавестись американской женой. Должно быть, на одном из таких праздников я первый раз встретил синьора Стэппса. Патриция, самая вредная из девиц, говорила, что питает к нему «слабость». Когда она по приглашению неких знатных господ переехала из пансиона в город, Анактории поручили не спускать с нее глаз. Анактория сопровождала ее в музеи и на концерты, в театр и в сады Боболи и следила, чтобы в другие вечера она ложилась с курами. Однако ближе к полуночи Патриция уже делила компанию с синьором Стэппсом. Бедная Анактория, если бы она только знала… Хотя, возможно, она знала и не осуждала. Ей было уготовано судьбой не мешать другим обжигаться, но что касается себя… Впрочем, не тот возраст, чтобы танцевать яву
