Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [9]
Вот что такое Шиле. И лабиринт дворца Шёнбрунн. И ритм города — как капля крови, засыпаемая ледяной крошкой… еще капля… и снова ледяные крошки снега…
прекрасный колодец…
Мне снилась Вена.
… Сегодня вечером будет концерт… только концерт меня не волнует. Мои уши совсем никуда, после Вены это происходит как-то постепенно, просто ветер виноват, а так бы я слушала только Чакону, меня волнует невозможность… ведь невозможно войти в лабиринт…
Потому что невозможно войти в лабиринт, сказала она ему, холодно, холодно, и ветер, не переставая, почти кричит в ушах, этот крик застревает в висках, и она чувствует в себе, и я чувствую в себе крик Мунка[4], ты ведь видел его, но не в этом дело, его руки — вот главная причина. В этот холод они непременно замерзнут, окоченеют, перчатки не слишком теплые, и главное — нужно вернуться в отель, согреться, нужно, чтобы он согрел руки, а потом еще раз проиграл Чакону, что-то у него не клеится, не дается ему, я тебе это говорила еще до нашего отъезда сюда, но тогда я не понимала, что именно не получается, а вот сейчас, кажется…
Это Вена ей подсказала, странная любовь, которая обрушилась на нее, как ледяная крошка, околдовала неистребимым горько-сладким вкусом, оставшимся на нёбе от кусочка Захера, который она задержала, не глотая, во рту в тот вечер в кафе-кондитерской Риц, куда она завела его только ради фраз Бернхарда, надеясь, что и он их прочувствует, а под постоянно сменяющими друг друга пластами в ритмичных красках появилась и капля крови… еще… и еще одна… как остинатный голос, подумалось ей, значит, то, что не удается поймать, прячется где-то в структуре, в схеме, и можно было бы все же уловить этот остинатный голос, даже объяснить, как это «что-то» таится в пульсациях, но нужно найти точные слова, чтобы объяснить ему это…
Только вот я уже не могу освободиться, именно этот голос меня не оставит… и на концерт я не могу пойти, не смогу, если снег не прекратится…
Нет, он с этим не справится…
Она поняла это в тот день, месяц назад, когда он не смог сыграть Чакону, его ладони вспотели от бессилия, и он не смог вобрать ее в свои пальцы, она оказалась ему не под силу, он не овладел ею в звуках, не смог отдаться их власти, как будто в этом есть что-то постыдное, и вместо этого стал смотреть в публику, на это костюмированное жюри, на которое, столько раз она ему повторяла, не нужно вообще обращать внимания, его просто не существует, нельзя даже смотреть на него, тебе уже девятнадцать и пора собой владеть, смотри на него только через отражение в зеркале, когда речь идет о музыке, когда звуки бьются в тисках своей, только им отведенной судьбы…
Даже ценой капли крови (нет, этого она не сказала), потому что эту каплю засыплет ледяная крошка (и этого она точно не говорила),
а ветер потом сдует снег, но будет еще одна капля и еще, пласт за пластом (а уж об этом говорить и вовсе немыслимо),
когда…
когда этот внешний свет, эти глаза Медузы, его сразили… нет, струна совсем не виновата, именно это она сказала,
скрипка не виновата, почти год ты разрешала ему играть на ней, на моей скрипке, за это время любой на твоем месте уже открыл бы ее душу, какой бы сложной она ни была… даже если это Маджини — она произнесла эти жестокие слова после того до боли неуспешного его исполнения, когда ее скрипка просто развалилась у него в руках, сказала как учитель своему ученику, а ведь за два года до этого, перед лабиринтом дворца Шёнбрунн, она предупреждала — тебе это не удастся, — но он, словно ребенок, настоял, ну давайте войдем, прошу вас…
прекрасный колодец…
И все же этот лабиринт они могли бы посмотреть и в другое время, очищенное от ветров… без этой ледяной крошки… и без крика Мунка.
Мне снилась Вена…
…и ни на какой концерт я не пойду… и как только такое могло прийти ей в голову?
Вирджиния снова подошла к письменному столу, присела на стул и кликнула «ответить», она почувствовала, что рука стала дрожать сильнее, все тело как-то расконцентрировалось — очень жаль, но у меня проблемы, и я вынуждена пропустить концерт, пригласи свою приятельницу… кого-нибудь, чтобы место не пустовало — только это, ничего больше… я действительно не смогу — и отправила письмо, потом встала, открыла дверь комнаты и по коридору пошла к ванной, совсем медленно, с той неуверенностью, которую чувство тревоги, все сильнее растущее в груди, придавало каждому ее шагу — слегка смещенному, совсем чуть-чуть, но очень похожему на звук, уже довольно давно неизменно присутствующий в ее ушах — блуждающе-взрывной, разбивающий естественный ритм пространства, которое, казалось, с увлечением начинало изгибаться по вертикалям стен и прямых углов потолка, по горизонтали плоскости, на которой с трудом передвигались ее ступни… это мне знакомо, я знаю, как именно все происходит, но я не позволю… правда, сейчас уже не ей решать… речь идет о звуке и крике в ушах, о ритмах тела, они рождаются где-то в другом месте, чтобы вырваться потом и совсем самостоятельно забиться в пустоте…
… я попробую еще раз…
… нет, милая, не надо, сделай паузу, передохни…
… сейчас получится…
…не получится, твои пальцы привыкли, двигаются машинально, все смазывают, дай им время, не играй Чакону в эти несколько дней…
«Кто лучше знает тебя: приложение в смартфоне или ты сама?» Анна так сильно сомневается в себе, а заодно и в своем бойфренде — хотя тот уже решился сделать ей предложение! — что предпочитает переложить ответственность за свою жизнь на электронную сваху «Кисмет», обещающую подбор идеальной пары. И с этого момента все идет наперекосяк…
Самое завораживающее в этой книге — задача, которую поставил перед собой автор: разгадать тайну смерти. Узнать, что ожидает каждого из нас за тем пределом, что обозначен прекращением дыхания и сердцебиения. Нужно обладать отвагой дебютанта, чтобы отважиться на постижение этой самой мучительной тайны. Талантливый автор романа `После запятой` — дебютант. И его смелость неофита — читатель сам убедится — оправдывает себя. Пусть на многие вопросы ответы так и не найдены — зато читатель приобщается к тайне бьющей вокруг нас живой жизни. Если я и вправду умерла, то кто же будет стирать всю эту одежду? Наверное, ее выбросят.
Елена Чарник – поэт, эссеист. Родилась в Полтаве, окончила Харьковский государственный университет по специальности “русская филология”.Живет в Петербурге. Печаталась в журналах “Новый мир”, “Урал”.
«Меня не покидает странное предчувствие. Кончиками нервов, кожей и еще чем-то неведомым я ощущаю приближение новой жизни. И даже не новой, а просто жизни — потому что все, что случилось до мгновений, когда я пишу эти строки, было иллюзией, миражом, этюдом, написанным невидимыми красками. А жизнь настоящая, во плоти и в достоинстве, вот-вот начнется......Это предчувствие поселилось во мне давно, и в ожидании новой жизни я спешил запечатлеть, как умею, все, что было. А может быть, и не было».Роман Кофман«Роман Кофман — действительно один из лучших в мире дирижеров-интерпретаторов»«Телеграф», ВеликобританияВ этой книге представлены две повести Романа Кофмана — поэта, писателя, дирижера, скрипача, композитора, режиссера и педагога.
Счастье – вещь ненадежная, преходящая. Жители шотландского городка и не стремятся к нему. Да и недосуг им замечать отсутствие счастья. Дел по горло. Уютно светятся в вечернем сумраке окна, вьется дымок из труб. Но загляните в эти окна, и увидите, что здешняя жизнь совсем не так благостна, как кажется со стороны. Своя доля печалей осеняет каждую старинную улочку и каждый дом. И каждого жителя. И в одном из этих домов, в кабинете абрикосового цвета, сидит Аня, консультант по вопросам семьи и брака. Будто священник, поджидающий прихожан в темноте исповедальни… И однажды приходят к ней Роза и Гарри, не способные жить друг без друга и опостылевшие друг дружке до смерти.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.