Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [10]
… я слышу, как это должно звучать…
… одного слышанья мало, оставь свое тело в покое, пусть оно само делает, что хочет… дай ему свободу… а потом просто следуй за ним…
… нет, так не получится…
…не надо выдумывать, только так и получится…
… надоело… Вена мне уже снится… и когда, наконец, я туда попаду?
Она посмотрела на мужа глазами, в которых было что-то среднее между разочарованием, ненавистью и обычной тревогой, которую он был не в силах унять… его седые волосы казались ей слишком белыми, а рука, держащая скрипку, была испещрена синеватыми жилками…
я люблю тебя, Вирджиния, и у тебя все получится…
Он потянулся к ней и кончиком смычка отвел от ее лица прядь волос, которая нависла над скрипкой так, что ее волосы могли запутаться в струнах…
… осталось всего три дня… и ты сможешь не только во сне увидеть ее… а потому тебя будет Маджини, Вирджиния… обещаю тебе…
Мне снилась Вена.
… но тогда случился совсем другой сон.
Она была там впервые, и город вовсе не околдовал ее, как она ожидала, всё, что раньше она видела на фотографиях, открытках и в альбомах, вовсе ее не впечатлило, дворцы раздражали обилием золота, залы застыли в симметричном излишестве, безукоризненные, ухоженные парки отталкивали своей вычурной красотой… и эти памятники, как грибы торчащие на каждом углу, Штраус со скрипкой, второй Штраус, еще один, назойливый такт в три четверти… снова эти три четверти, потом Моцарт… нет, никакого Моцарта здесь нет
… это ветер, фён[5]—
он так сказал, потому что знал это точно, впрочем, он знал всё, город депрессий… и сжал ее руку — река только что перетопила последние остатки снега, добавив непонятно откуда взявшийся, едва уловимый запах весны, а ветер незаметно, но настойчиво обгладывал фасады домов, ветви деревьев, раскинувших свои коричневые руки — без малейшего намека на грядущее цветение — волосы людей, их лбы, виски…
Та же боль без боли… только тогда был другой сезон, но этот ветер, наверное, появляется всегда совсем неожиданно, в неподходящее время…
Она отказалась осматривать Вену… она меня не интересует, ни собор Святого Стефана, не желаю сейчас слушать Бухстехуде, ни дом Моцарта, этот замшелый семнадцатый век, и что из того, что он жил именно здесь, в сущности, его нет, здесь все течет в размере три четверти, ты разве не слышишь, ни Альбертина с его пресным сецессионом, ни Климт, он так тривиален, не надо было водить меня туда, только Шиле остался тогда в ее памяти, но его ритма она не почувствовала, не смогла уловить…
… это всё из-за ветра, — сказал он…
… нет, — возразила она, — из-за крика Мунка.
Она осталась тогда в отеле и просто стала ждать наступления следующего дня — ведь он придет вместе с Чаконой.
… не играй ее больше, это абсолютно непрофессионально, в любой момент испортишь все… займись чем-нибудь другим… концерт для жюри гораздо важнее… и что ты так упрямишься…
И вот теперь ей и в самом деле снится Вена, а реальность навязчиво повторяет этот сон…
Мне снилась Вена.
Вирджиния открыла дверь в ванную комнату — и ее буквально вытолкнул назад совсем неожиданный, очень резкий холод… ночью был ветер, а я плохо закрыла окно с вечера… встав на цыпочки, она попыталась дотянуться до маленького окошка высоко над ванной, открытого нараспашку, к ладони прилип иней, и, торопясь, она толкнула окошко вперед — несколько снежинок стали плавно опускаться вниз, и она проводила их взглядом… Господи, сколько же снега нанесло, такой холод… склонилась над ванной, где снег как будто пророс на дне… вот они, ледяные цветы… глаза долго не отрывались от неожиданной белизны, скопившейся там, белое на белом, пока эта белизна не померкла, а в ее зрачках не потемнело — тогда она, протянув руку, открыла кран, совсем чуть-чуть, потекла тонкая струйка, поползла к этому проросшему снегу, разделив его на два, потом на три ручейка, свернула в сторону, и ручейки, змеевидно впившиеся в снег, образовали лабиринт… она повернула кран еще, до упора, и горячая вода сильной струей рванулась вниз, растопив ледяные цветы… водоворот всосал их в слив трубы, и они превратились в пар…
… Прекрасный колодец… подумала Вирджиния, закрыла кран и выпрямилась, снова чуть резче, чем могла себе позволить… значит, и это я уже не могу себе позволить… да, пространство вновь изогнулось, вывернулось дугой, отшатнулось куда-то в сторону, потом полетело к ней, оно было совсем независимым, чужим по отношению к ее собственному телу, и Вирджиния с трудом удержалась на ногах, схватившись за край ванны… прошли долгие минуты, прежде чем она справилась с головокружением, втягивающим ее вместе с окружающими предметами в какую-то точку, которая наверняка была где-то за пределами видимости и поэтому всасывала в себя все направления, вертикали, горизонтали, все опоры, в которые врос мир… потом ей все-таки удалось сесть на крышку унитаза… Она закрыла глаза. Нужно переждать… да, нужно время, чтобы каким-то образом организовать пространство вокруг… а потом как-нибудь умудриться встать… если я вообще смогу встать… медленно дойти до кухни, опираясь на внезапно обмякшие стены, открыть там шкафчик с аптечкой и достать лекарство… оно всегда там, и через час все придет в норму.
Все, что казалось простым, внезапно становится сложным. Любовь обращается в ненависть, а истина – в ложь. И то, что должно было выплыть на поверхность, теперь похоронено глубоко внутри.Это история о первой любви и разбитом сердце, о пережитом насилии и о разрушенном мире, а еще о том, как выжить, черпая силы только в самой себе.Бестселлер The New York Times.
Из чего состоит жизнь молодой девушки, решившей стать стюардессой? Из взлетов и посадок, встреч и расставаний, из калейдоскопа городов и стран, мелькающих за окном иллюминатора.
Эллен хочет исполнить последнюю просьбу своей недавно умершей бабушки – передать так и не отправленное письмо ее возлюбленному из далекой юности. Девушка отправляется в городок Бейкон, штат Мэн – искать таинственного адресата. Постепенно она начинает понимать, как много секретов долгие годы хранила ее любимая бабушка. Какие встречи ожидают Эллен в маленьком тихом городке? И можно ли сквозь призму давно ушедшего прошлого взглянуть по-новому на себя и на свою жизнь?
Самая потаённая, тёмная, закрытая стыдливо от глаз посторонних сторона жизни главенствующая в жизни. Об инстинкте, уступающем по силе разве что инстинкту жизни. С которым жизнь сплошное, увы, далеко не всегда сладкое, но всегда гарантированное мученье. О блуде, страстях, ревности, пороках (пороках? Ха-Ха!) – покажите хоть одну персону не подверженную этим добродетелям. Какого черта!
Представленные рассказы – попытка осмыслить нравственное состояние, разобраться в проблемах современных верующих людей и не только. Быть избранным – вот тот идеал, к которому люди призваны Богом. А удается ли кому-либо соответствовать этому идеалу?За внешне простыми житейскими историями стоит желание разобраться в хитросплетениях человеческой души, найти ответы на волнующие православного человека вопросы. Порой это приводит к неожиданным результатам. Современных праведников можно увидеть в строгих деловых костюмах, а внешне благочестивые люди на поверку не всегда оказываются таковыми.
В жизни издателя Йонатана Н. Грифа не было места случайностям, все шло по четко составленному плану. Поэтому даже первое января не могло послужить препятствием для утренней пробежки. На выходе из парка он обнаруживает на своем велосипеде оставленный кем-то ежедневник, заполненный на целый год вперед. Чтобы найти хозяина, нужно лишь прийти на одну из назначенных встреч! Да и почерк в ежедневнике Йонатану смутно знаком… Что, если сама судьба, росчерк за росчерком, переписала его жизнь?
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.