Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [12]
allegro molto appassionato…
… была последняя мысль Вирджинии, с усилием вернувшейся туда, где ей и надлежало быть, и в этот момент кларнеты и фаготы взорвали тишину, литавры поддержали их и вся нота растворилась в жужжании скрипок — раз два три четыре — какие-то опоздавшие зрители нарушили уже успокоившееся пространство передних рядов — раз два — больше ждать нельзя… и в миг, когда она бросилась в струящиеся звуки, все ее мысли растаяли, палочке дирижера пришлось самой разграфлять следующие друг за другом объемы звучности, а Вирджиния окунулась в собственное ощущение времени и меры… какой-то частичкой своего сознания поняв, ну вот, все идет как надо, и даже ощутив благодатное дыхание зала, единственное, что могла себе позволить… и вдруг ее охватило другое чувство, недопустимое, недозволенное, постороннее, связанное каким-то образом с пространством вокруг нее и местом, которое она сама заняла, — палочка капельмейстера дотянулась до нее, потом пошла вверх, словно хотела догнать ее триоли, сыпавшиеся со струн одна за другой в неудержимом беге… но нет, ее не интересовали триоли, она явно хотела коснуться пряди ее волос, которая, наверное, выбилась сзади, нежно щекоча спину, несмотря на сеточку, которая совсем незаметно придерживала волосы, — так это она, ее прядь, была целью…
продолжая играть, Вирджиния шагнула вперед, словно не в силах от волнения справиться со своим телом… но нет, не это… ее вдруг охватило холодное, пронзительное чувство тревоги, воздух вокруг ее головы, зажатый между палочкой дирижера и смычком первой скрипки, которая танцует совсем рядом, неотрывно следит, преследуя ее, пошел кру́гом… спасения нет… она навсегда погружена в это сладострастно сосредоточенное в себе ми, где всё превращается во время и так неустойчиво волнуется…
… ее пальцы на одно совсем крохотное мгновение поддались этой волнообразной неуверенности в себе, но, очевидно, только она одна уловила звук их неустойчивости… потом они подчинились холодной дрожи, резкой судорогой охватившей ее тело, и она продолжала играть как всегда, только гораздо точнее, тоньше, методичнее, звуки отчетливо вплетались в пространство вокруг нее, совсем ясные, видимые, строгие, а ее взгляд, обычно обращенный внутрь, в средоточие звуков, словно бы следовал за ними и видел всё — лица людей в зале, калейдоскоп выражений, в которых отражалась она, их глаза, руки… и тона, именно тона без звука…
… капля крови, сверху ледяная крошка, снова капля и снова ледяные крошки снега…
… нет, это сейчас, а то было раньше… то же самое…
… из-за фёна…
… нет, из-за Мунка.
Никак не получается встать с крышки унитаза, такое с ней уже было, и она ощущает каждый нюанс этой нестабильности… еще рано. Просто нужно подождать, когда чувствительность притупится и ее чувства перестанут замечать то, что человек ни в коем случае не должен замечать, а тем более — чувствовать… единственное, что еще можно позволить себе знать — что земля вращается по своей орбите, земля, в сущности, кружится по небу и она абсолютно подвижна, а все точки опоры, в которые упираются ее ноги, словно заколачиваемые гвозди, — просто иллюзия…
поэтому, совершенно уверенная в этом, она может продолжать видеть во сне Вену, все пути уже открыты, и Вена сама вторгается в нее через истерзанные нервы, через тревожный звук мобильника, доносящийся откуда-то издалека, Вирджиния прекрасно знает, кто это звонит, но дойти туда, чтобы ответить, она просто не в силах, и все же телефонный звонок — хоть какой-то, но ориентир… значит, уже двенадцать… время совсем непринужденно проходит сквозь нее, а вот пространство нельзя ни обойти, ни привести его в порядок, оно превратилось в запутавшийся сам в себе лабиринт без спасительной нити, потому что как только выход станет различимым, он тут же начнет искривляться и исчезнет вновь… какая-то простая окружность, вращающийся сам в себе круг…
… этот лабиринт они могли бы посмотреть и в другое время, очищенное от ветров… время без ледяной крошки и без крика Мунка…
Телефон замолк, но миг спустя она услышала сигнал SMS…
… я не сорву такой цветок…
… сегодня вечером будет концерт… и программа та же самая… и бис… и Маджини…
Программы повторяются, только исполняют их по-разному, лучше или хуже. И всё одно и то же — путаница времен: барокко, рококо, сецессион, классика и предклассика, романтика в сопровождении забытого семнадцатого века… и гвозди, вбитые в эклектичную красоту… и тривиальнейший поцелуй Климта, самый обычный, между мужчиной и женщиной, который, впрочем, совсем не кажется пошлым, и можно даже подумать, что речь идет о любви, даже страсти, только это не так… так, когда поверхность полотна заключают в рамку… она прошла мимо них, чтобы ей снова не стало плохо. Эта программа ей уже осточертела. В который раз за этот месяц она ее исполняла, одну и ту же, ну почти, только вот бис она выбирала себе сама, даже не заявила его заранее на том последнем концерте, когда наконец-то ей предстояло освободиться от Мендельсона, от Вены, этого города, который вообще ее не околдовал,
Коллектив газеты, обречённой на закрытие, получает предложение – переехать в неведомый город, расположенный на севере, в кратере, чтобы продолжать работу там. Очень скоро журналисты понимают, что обрели значительно больше, чем ожидали – они получили возможность уйти. От мёртвых смыслов. От привычных действий. От навязанной и ненастоящей жизни. Потому что наступает осень, и звёздный свет серебрист, и кто-то должен развести костёр в заброшенном маяке… Нет однозначных ответов, но выход есть для каждого. Неслучайно жанр книги определен как «повесть для тех, кто совершает путь».
Легкая работа, дом и «пьяные» вечера в ближайшем баре… Безрезультатные ставки на спортивном тотализаторе и скрытое увлечение дорогой парфюмерией… Унылая жизнь Максима не обещала в будущем никаких изменений.Случайная мимолетная встреча с самой госпожой Фортуной в невзрачном человеческом обличье меняет судьбу Максима до неузнаваемости. С того дня ему безумно везет всегда и во всем. Но Фортуна благоволит лишь тем, кто умеет прощать и помогать. И стоит ему всего лишь раз подвести ее ожидания, как она тут же оставит его, чтобы превратить жизнь в череду проблем и разочарований.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Секреты успеха и выживания сегодня такие же, как две с половиной тысячи лет назад.Китай. 482 год до нашей эры. Шел к концу период «Весны и Осени» – время кровавых междоусобиц, заговоров и ожесточенной борьбы за власть. Князь Гоу Жиан провел в плену три года и вернулся домой с жаждой мщения. Вскоре план его изощренной мести начал воплощаться весьма необычным способом…2004 год. Российский бизнесмен Данил Залесный отправляется в Китай для заключения важной сделки. Однако все пошло не так, как планировалось. Переговоры раз за разом срываются, что приводит Данила к смутным догадкам о внутреннем заговоре.
Все, что казалось простым, внезапно становится сложным. Любовь обращается в ненависть, а истина – в ложь. И то, что должно было выплыть на поверхность, теперь похоронено глубоко внутри.Это история о первой любви и разбитом сердце, о пережитом насилии и о разрушенном мире, а еще о том, как выжить, черпая силы только в самой себе.Бестселлер The New York Times.
Из чего состоит жизнь молодой девушки, решившей стать стюардессой? Из взлетов и посадок, встреч и расставаний, из калейдоскопа городов и стран, мелькающих за окном иллюминатора.
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.