Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [11]

Через час все будет в порядке…

… вот почему мне снится Вена…

… и уже нет никакого порядка…

… а все шло так просто и ясно до тех пор, пока тот мужчина не сделал разрезы на ее теле…

… и до Маджини…

… все уже записано на наших ладонях, все предрешено, никаких неожиданностей, разве что предчувствие — ее нежелание знакомиться с Веной, когда ее еще можно было посмотреть — только Шиле и Мунк — а вне их какое-то смещение, легкое, но все же вполне достаточное, чтобы поверить, что она снова видит этот город спустя двадцать лет, а ведь жила здесь месяцами — почти двадцать, если уж быть точной, семнадцать, но точность не имеет значения, если, конечно, речь не идет о звуках, которые «бьются в тисках собственной судьбы»,

он так сказал,

и, вне всякого сомнения, был прав — она ведь только что пережила подобное, но слов, чтобы выразить это, у нее не нашлось —

… нужно действовать точно, человек обязан стремиться к абсолютной точности, к ее полному соблюдению, звук нужно буквально «вбить в тон», а это уже судьба… и звук не звучит…

так сказал тот мужчина,

который нанес ей раны… ну, а если без метафор — просто порезал ее, да, именно так.

Ничто не предвещало того невозможного, абсурдного, точного и в то же время такого естественного исполнения, а может быть, наоборот, все говорило о нем, но было глубоко скрыто за внешней обыденностью. Это был ее очередной концерт в Австрии, после победы на конкурсе, последнем, тоже в Вене, и она уже привычно, как всегда, посмотрела в зал из-за кулис, он был полон, огни люстр маняще поблескивали время от времени, оркестранты настраивали свои инструменты, и доносящееся до ее ушей ля, которое переливалось в кварту и квинту, расходилось кругами во всех возможных нюансах звука… обычно этот момент действовал на нее сосредоточенно-медитативно, но сейчас ей показалось, что флейтам не удается поймать точный звук, она даже привстала на цыпочках и удивленно посмотрела в их сторону — они как-то странно сбились с нужного тона, но быстро исправились, и она решила, что, скорее всего, дело в ее ушах, при этом как-то упустив момент, когда невидимая струна у нее внутри уже должна была натянуться так, как следует, хотя и в этом не было ничего смущающего — ведь когда она выйдет на сцену, именно ее скрипка должна дать окончательное ля, вбить его в выжидающе замолкшие инструменты, готовые его подхватить, а тогда уже и она примет этот звук в себя, но сейчас это была лишь предварительная настройка, возможно, касающаяся пока лишь каждого музыканта в отдельности… мигом позже свет в зале окончательно погас и дирижер прошел мимо нее, кивнул, улыбнулся почти нежно, сделав ободряющий жест рукой, она ответила ему и подумала, что они ведь почти незнакомы, только встречаются на репетициях, но ей приятно играть с ним, он очень хороший дирижер, исключительно хороший. Он поклонился элегантно, в сущности, все дирижеры это умеют, это обязательно, и в этих рутинных жестах они не отличаются друг от друга, ведь их смысл — успокоить, обозначить пространство музыки, незаметно его упаковать и окончательно оторвать от мира… ее жесты, с которыми она уже вот-вот появится на сцене, абсолютно такие же, неотличимо точные — просто защита и предъявление знаков, ориентирующих на размеренную сосредоточенность струны, настраивающейся у нее внутри — и она их воспроизводит, эти жесты, как всегда уверенно, а теперь — сделать несколько шагов, пропустить аплодисменты мимо ушей, поклониться, занять точное место…

… поднять смычок…

… а вот и тишина, зал притих…

… точное место, точное сечение звука… и «ля-а-а-а»…

… ее «ля-а-а-а» в тишине прозвучало страшно одиноко, ужасно одиноко, совсем неожиданно подумала она, и внутри мгновенно возник нелепый страх — а вдруг никто в оркестре не подхватит это «ля» и звук останется в пространстве один, просто так, будет метаться в молчащем зале, в его темноте, а потом вернется к ней обратно, совсем как тихий вскрик, как крик Мунка, подумала она… но, естественно, этого не могло быть, оркестр мгновенно принял ее ля, и звуки совсем стандартно, как обычно, последовали друг за другом, потом — совсем коротенькие мгновения ее окончательной внутренней настройки на звук, дирижер поднял палочку, выжидающе вскинул брови, глядя на нее — последний знак готовности, за которым эти обычные движения должны закончиться, потому что звук завладеет всем —

и вдруг она поняла, что стоит не на месте.

Ей показалось, что она слишком близко подошла к пульту, что палочка дирижера вот сейчас, сейчас дотянется до нее и зацепит, захватит прядь волос, опасно нависшую над струнами, хотя никакой пряди просто нет, ее волосы крепко стянуты назад, почти как у балерины с безопасной для ее движений прической, Вирджиния слегка подвинулась, совсем немного, ее глаза в каком-то неясном смирении опустились вниз, она не ответила на поднятые брови дирижера, хотя сама привычным движением подняла скрипку и, как обычно, прижала ее к слегка затвердевшему пятну у подбородка, просто по привычке, а в ее зрачках отразился лишь цвет скрипки, темнее обычного, ближе к кровавой гамме, и кончик палочки, нацеленный ей прямо в висок… в ее сознании совсем естественно появились неестественные мысли…