Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [70]
дорогие… Анастасия… и Ханна… и Ада… и мисс Вера…
ну что за глупость! Такое просто невозможно, не может же он перечислять всех по именам, это превратилось бы в поименник, хотя было бы неплохо, я бы даже услышала имя того господина, который всегда смотрит в свою тарелку… и, может быть, ему просто трудно произносить свое имя из-за смущения души… сердца… грудной клетки… каждому есть от чего смущаться… а всё же попробую как-нибудь: как вас зовут? и ведь еще совсем недавно собиралась его спрашивать о дистиллированных светлячках, которых стирают в порошок, а в сущности, просто хотела съесть его куриную ножку… но всё это больная фантазия, возникающая в пустоте, потому что Кадр продолжает по-прежнему стоять там, где стоял, и это тоже больная фантазия… шепотом я спрошу Аду: и долго это будет продолжаться, она, по крайней мере реально, неподвижно стоит рядом со мной и смотрит, а вдруг она, знает?
— а что дальше, Ада?
— не знаю,
рука с камерой дрожит всё сильнее, явно, у человека нет штатива, чтобы справиться с этой статикой, и мои глаза начинают болеть, столик на экране пляшет туда-сюда, белое пятно на стене размывается всё сильнее, кресла вот-вот поползут по полу… здесь столько фотографов, неужели не нашлось ни одного профессионала?.. правда, здесь могло быть что-то другое… Нет, дело не в камере. Кажется, заело ленту, кадр расфокусировался, надо прикрыть глаза, больше не могу смотреть, больно…
О, сказала я,
… и кто-то начал свистеть, возмущаться, кто-то затопал, кто-то зааплодировал, и постепенно шум превратился в гул, прилив, брожение…
О, сказала я,
и тогда на экране появилось пятно, медленно-медленно оно начало прожигать столик, чашку, поползло через кресла к белому пятну на стене… и лента перегорела. Порвалась. Какое-то мгновение экран оставался совсем белым в свете луча кинопроектора, а потом рабочий из обслуги его выключил. Тишина и запах горелого смешались с голосами в зале,
а а а,
и
е е е е
и
о о о о о
и кто-то щелкнул выключателем, вспыхнул свет.
О!
воскликнула Анастасия…
Свет плеснул в глаза, как пощечина. Он струился из огромной люстры, ослепил меня совсем…
терпеть не могу слишком яркий свет,
а в зале крики… И тогда, наконец, появилась сестра Евдокия, поднялась над толпой — встала на единственный стул у рояля, чтобы все могли ее видеть, и почти пропела тихо, дамы и господа, тихо… почувствовав, что стало спокойнее, заговорила размеренно, отчетливо, буква за буквой, слог за слогом, ритмично:
Она извинилась,
— извините нас, дамы и господа. У нас старая техника. Старая. Будьте снисходительны, я сейчас всё объясню. Всё.
И сказала:
Ужин закончился.
— пора расходиться, дорогие дамы и господа, ужин закончился. Закончился.
Но прежде чем мы разойдемся, хочу сказать еще кое-что, доктор хотел сообщить нам это лично с экрана. Но — не получилось. Так вот: две следующие недели его здесь не будет. Причины — личные. Иногда бывают и личные причины, дамы и господа. Бывают.
Но чтобы не прерывать свою работу, чтобы следить за здоровьем каждого из нас, он просит. Просит. Каждый день, каждый вечер. Лучше всего на закате. В предвечерние сумерки. Но можно и в другое время. Чтобы каждый писал ему в день по одному листу. Каждый из нас. Каждый. Как себя чувствует. Как отдыхает. Вообще всё, что вы сказали бы ему лично, на ваше усмотрение.
— я прошу вас, дамы и господа. Он просит. Эти листы ему будут передавать. Лично. Он уверен, что ничего нельзя прерывать,
— ничего нельзя прерывать, дорогие дамы и господа, а мы будем собирать эти листы каждый вечер. Лично у каждого.
Листы разнесут по комнатам вместе с ручками. Но можно писать и карандашом.
— как кому удобно, дорогие дамы и господа, как кому удобно.
И это всё. Ничего больше, он хотел сообщить это лично, но вот…
— техника подвела, дорогие дамы и господа. А сейчас расходитесь, господин Дени вас проводит музыкой, компенсирует, насколько это возможно… чтобы было приятно… я уступаю вам место, господин Дени. Импровизируйте, завершите вечер…
Сестра Евдокия исчезла, я ее уже не вижу, очевидно, спустилась со стула. И старика не вижу, слишком много тел, но слышно всё, он заиграл:
Tea for two…
заиграл
Tea for two…
Столик, кресла, чашка… чашка была одна…
надо уходить, выбираться отсюда, Ады уже нет рядом, сразу ушла, надо и мне… Обогнать других, вернуться раньше Ханны… чтобы услышать, как она возвращается… На лестнице будет столпотворение, и у лифтов тоже… а ноги тяжелые, весь вечер стоя… все кинутся к себе, даже не дослушав Tea for two… Tea for two… это на прощание, и каблучки стучат… сестра Евдокия говорит…
Tea for two.
всё это, с заполнением листов, ко мне не относится, у меня не получится… но сейчас я не могу ни о чем думать, не только ноги, но и голова совсем тяжелая, а Ханна, наверное, отстала, завтра будем пить кофе на террасе…
for two, можно и чай.
for two.
for tea.
кажется, успела, лестница еще пустая, звуки отзвучали, только Tea for two…
a boy for you.
And
girl for me…
отзвучало и заглохло. Всё кончилось.
СТРОФА
Гроза разразилась точно в четыре утра, как предсказала сестра Евдокия и подтвердил молодой человек с челкой, и все сны разом оборвались: цветные, черно-белые, попавшие в сети сознания, где могли бы превратиться в смутное воспоминание, а также и те, которые никогда бы не всплыли — их образы растворились в воздухе, а ангелы улетели… воздушные занавески на окне взмыли в несвойственном им направлении и захлопали под вихревыми порывами ветра, пузырьки полопались в грохоте первого раската грома, обрушившегося на землю одновременно с молнией, озарившей море и небо, за нею разверзлась бездна… и хлынул дождь… Тишина разбилась в ушах тех, кто за миг до этого спокойно спал — острые режущие осколки стекла покрыли плитки чьей-то террасы, траву под чьим-то балконом, они попали в грязь недавно перекопанных аллей… определить точно место появления этих осколков сознание, с трудом приходящее в себя, вряд ли было способно, в отличие от времени происходящего — циферблаты часов светятся и ночью, и глаза фиксируют: сейчас четыре часа — тело напрягается; гроза — уши слышат: где-то бьется стекло — руки тянутся к кнопкам ночных ламп, чтобы успокоить глаза и уши реальной видимостью, но тока нет — струя света иссякла, свет взрывается хаотичными вспышками лишь в небесном мраке…
