Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [69]

Шрифт
Интервал

буду выбираться.

… я прижала больную руку к груди, надо быть очень осторожной, и начала протискиваться сквозь толпу, и меня вовсе не волнует, что приходится локтем пробивать себе дорогу, что пальцы моей левой руки цепляются за чьи-то ленты, пояса, бусы и пайетки, расстояние, в общем-то, небольшое, и за несколько минут я выберусь из толпы, уже вижу там мужчину с золотым набалдашником, он опирается на трость и старается заглянуть вперед, поднявшись на цыпочках одной ноги, больная — висит, он умнее меня, не полез в эту кучу, ну, и я бы не полезла, если б знала, я случайно оказалась там, а за спиной слышу, как поет мисс Вера о, mio, о, mio, ее голос переходит в фальцет, фальшиво, и когда это «О» отстанет от меня?..

… наконец-то толпа позади. Уже можно дышать. Перед шведским столом у стены ни души — могу поесть, никто не увидит, как я ковыряюсь в тарелке… я так голодна, вот только что выбрать, есть всё, но намазать гусиный паштет на хлеб я бы не смогла… конечно же, куриная ножка, так легко есть ножку с поджаристой корочкой,

я взяла ножку, откусила.

… и в этот момент послышался какой-то треск и на стене за роялем, как гильотина, сорвался вниз белый экран, без предупреждения, он сбил ритм, и музыка оборвалась прямо посреди фразы в переходном аккорде, повисла без своего окончательного разрешения, голос мисс Веры заскрипел и распался на трели, закрученные вокруг «си»…

в моих ушах раздался высокий пронзительный звук… вероятно, кто-то из рабочих что-то сделал не так, вызвав мгновенную суматоху, нельзя было этого делать без предупреждения… и почему всё случается без предупреждения?.. но меня суматоха не касается, абсолютно не волнует… просто так неожиданно… и мне незачем интересоваться тем, что там, впереди, происходит, я и так ничего, кроме экрана, не вижу, и у меня во рту вкусная куриная ножка, ничто не помешает мне обглодать косточку до конца, а потом мне понадобится лишь салфетка…

— держи салфетку,

рука Ады,

— спасибо,

сказала я, положив косточку на чью-то пустую тарелку, взяла салфетку и вытерла пальцы и губы… на салфетке остались следы губной помады и жира…

— ужин сегодня был совсем неудобным для меня,

— еще бы…

— я надеялась, что доктор придет, что я его попрошу, но уже поздно, завтра утром запишусь к нему на прием.

Ада скептически глянула на меня, губы без улыбки, я не успела спросить, что ее смущает или чему она не верит, потому что в этот момент кто-то погасил свет, совсем, и теперь я могла различать только ее белые плечи, белый профиль на черном фоне темноты, охватившей пространство, но и они померкли, когда на экране над роялем возникла белая точка, сконцентрировалась и заиграла, как светлячок, медленно разрастаясь.

— что, будет фильм?

Резкий свет ударил в глаза, и весь экран ожил белой пустотой, а потом невидимый карандаш начал чиркать на нем линии, черные точки, лопаясь, с треском вычерчивали горизонтали и вертикали, диагонали рисовали мгновенно сменяющие друг друга треугольники, ромбы, квадраты, зигзаги, электрокардиограмму… Графика абстракциониста… Я уже видела такое во сне. Но сейчас — это негатив, что-то совсем другое, плоское, но зато реальное — не как в моем сне, глаза пытаются связать воедино картинку, примерно так, как это делает во сне мое сознание… тело напряжено… и ничего… воздуха нет, даже зеленого, одни каракули… снежинки, потом кто-то навел фокус, свет сконцентрировался, одержав окончательную победу: чисто, бело, светлячок направил свой луч-прожектор… появился белый квадрат Малевича… совсем белый… и опять ничего. Треск прекратился, тишина, чья-то голова пересекла луч проектора…

о, смотри…

Голова Ханны, не знаю, Ада действительно увидала ее? ее профиль, ее волосы, укрощенные высоко закрепленной заколкой, ее нос и подбородок, но всего миг, и чья-то голова заслонила ее, потом еще, уже окончательно, Ханна явно сдвинулась в сторону, вышла из луча, я попробовала глазами выйти за рамку экрана и проследить за ней, но там — сплошная темнота, ничего не видно, только поскрипывает паркет, это люди толкаются, приноравливаются, ищут щели, проходы, чтобы открыть пространство для линии своего взгляда, словно они в кинотеатре, но нет стульев, чтобы обуздать их тела в границах сидений… действительно, невозможно навести порядок…

тихо!

откуда-то долетел голос сестры Евдокии, лента провернула несколько пустых кадров и дошла до Кадра, тот самый угол в кабинете доктора с низким столиком и креслами, где мы с ним пили чай, черно-белая картина перекрыла цветное воспоминание, вытеснила его, как много времени прошло с тех пор, а в сущности, всего тринадцать дней… запахло липой и тимьяном, с примесью вкуса лимона, я ощутила кислоту и горечь на своем нёбе… как тогда… кинокамера, однако, фиксирует стену напротив столика, а над ней белое пятно, там была картина, которую он мне подарил, а сейчас там — лишь пятно, белее белого, значит, все-таки перемены налицо, спасибо, доктор, а лента перематывается, и в притихшем зале слышно ее шуршание, но сам кадр не меняется, только раздается стук, рука, которая держала камеру, была не слишком уверена в себе, и картинка раздражает глаза этим едва заметным дрожанием, всё чуть-чуть смещается в сторону — столик… кресла, рассеивается свет… всё смазано… если это затянется, мои глаза не выдержат, но выдержать надо, потому что сейчас он должен появиться, а вообще-то, можно было бы заснять всё иначе… как он входит в дверь, как направляется туда, где мы с ним вдвоем пили чай, лично я, если бы камера была в моих руках, сняла бы именно так, но камера продолжает упрямо стоять на месте и дрожать… кресла… столик… на нем — та же чашка, но одна, сахарницы нет… он пьет чай так: без сахара, даже без лимона… значит, всё здесь приготовлено только для него… ужасно длинный этот кадр… я бы его сократила до одного мгновения, но в этой съемке нет монтажа, да и кто бы взялся такое монтировать, человек с камерой явно ждет, что доктор вот-вот появится… в этот момент… в тот момент… и когда же наступит этот момент?.. какой-то миг, уже бывший, но еще не наступивший… и в который он сел за столик, чтобы сказать то, что нужно сказать… хотя кому это нужно — снимать всё это вместо самого простого: чтобы он сам вышел к нам и сделал свое сообщение… или бы просто поприветствовал нас:


Рекомендуем почитать
Узники Птичьей башни

«Узники Птичьей башни» - роман о той Японии, куда простому туристу не попасть. Один день из жизни большой японской корпорации глазами иностранки. Кира живёт и работает в Японии. Каждое утро она едет в Синдзюку, деловой район Токио, где высятся скалы из стекла и бетона. Кира признаётся, через что ей довелось пройти в Птичьей башне, развенчивает миф за мифом и делится ошеломляющими открытиями. Примет ли героиня чужие правила игры или останется верной себе? Книга содержит нецензурную брань.


Наша легенда

А что, если начать с принятия всех возможностей, которые предлагаются? Ведь то место, где ты сейчас, оказалось единственным из всех для получения опыта, чтобы успеть его испытать, как некий знак. А что, если этим знаком окажется эта книга, мой дорогой друг? Возможно, ей суждено стать открытием, позволяющим вспомнить себя таким, каким хотел стать на самом деле. Но помни, мой читатель, она не руководит твоими поступками и убеждённостью, книга просто предлагает свой дар — свободу познания и выбора…


Твоя улыбка

О книге: Грег пытается бороться со своими недостатками, но каждый раз отчаивается и понимает, что он не сможет изменить свою жизнь, что не сможет избавиться от всех проблем, которые внезапно опускаются на его плечи; но как только он встречает Адели, он понимает, что жить — это не так уж и сложно, но прошлое всегда остается с человеком…


Отголоски прошлого

Прошлое всегда преследует нас, хотим мы этого или нет, бывает, когда-то давно мы совершили такое, что не хочется вспоминать, но все с легкостью оживает в нашей памяти, стоит только вернуться туда, где все произошло, и тогда другое — выхода нет, как встретиться лицом к лицу с неизбежным.


Подлива. Судьба офицера

В жизни каждого человека встречаются люди, которые навсегда оставляют отпечаток в его памяти своими поступками, и о них хочется написать. Одни становятся друзьями, другие просто знакомыми. А если ты еще половину жизни отдал Флоту, то тебе она будет близка и понятна. Эта книга о таких людях и о забавных случаях, произошедших с ними. Да и сам автор расскажет о своих приключениях. Вся книга основана на реальных событиях. Имена и фамилии действующих героев изменены.


Мыс Плака

За что вы любите лето? Не спешите, подумайте! Если уже промелькнуло несколько картинок, значит, пора вам познакомиться с данной книгой. Это история одного лета, в которой есть жизнь, есть выбор, соленый воздух, вино и море. Боль отношений, превратившихся в искреннюю неподдельную любовь. Честность людей, не стесняющихся правды собственной жизни. И алкоголь, придающий легкости каждому дню. Хотите знать, как прощаются с летом те, кто безумно влюблен в него?


Олени

Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.


Детские истории взрослого человека

Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.


Разруха

«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.


Матери

Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».