Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [72]

писал кто-нибудь совершенно нейтрально, даже не упоминая имени Анастасии, но всеобщее сумасшествие тут же объяснялось кем-нибудь другим, кто совсем точно описывал то, чего никоим образом не мог видеть собственными глазами, но, несмотря на это, считал своим долгом поделиться впечатлениями, и делился: как Анастасия проснулась на рассвете в первый день после грозы и, увидав, что даже тока нет, при свете занимающейся зари, заменившей ей лампу, побросала в сумку свои вещи и, не предупредив никого, ушла, вы только представьте, доктор, до чего же мы избалованы, всего лишь одно утро нет электричества, и люди впадают в истерику, но тока, вообще-то, не было весь тот день, да и следующий, до самого вечера, и все это отметили, только Ханна не стала жаловаться, потому что не привыкла, она одной лишь фразой выразила свое гнетущее настроение — из-за дождя, смешавшегося с облаками, улегшимися прямо на море… фраза, словно сошедшая с музыкального момента ее Шуберта, мрак меняет всё, доктор, всё дело — в свете, и в этом маленьком предложении она поведала и о погоде, и о том, как та отзывается в ее душе. Правда, и она упомянула Анастасию, но совсем по другому поводу, разумеется, никаких излишних описаний, со вздохом, просто выражающим страдание, о доктор, как же мы все заблуждаемся и как же была напугана Анастасия, если вообразила, что может вот так просто взять и уйти… всего один вздох, который остался бы совсем непонятным для человека, читающего ее лист, если бы не подробное описание, которое представила мисс Вера. Она писала так, словно сама присутствовала при этом событии — ясно и категорично: доктор, сразу после вашего отъезда произошел инцидент. Анастасия из-за отключения тока, но не только, рано утром решила уйти из санатория, быстро собрала вещи, без книг, которые, она верила, ей потом вернут, и, не предупредив сестру Евдокию, ушла. А на улице не переставая лил дождь, он и сейчас идет, однако сестра Евдокия что-то почувствовала, встала с постели и увидела, что Анастасия идет по дорожке, а с ее волос, совсем мокрых, стекает вода. Она догнала ее почти у ограды, у самых ворот, которые, впрочем, и не могли бы открыться без электричества. Там такая система. Из-за Анастасии и сестра Евдокия совсем промокла, но это неважно, сестра Евдокия — настоящий ангел. Но Анастасия хотела уйти без разрешения, а это уже инцидент и прецедент, доктор. Поэтому я думаю, эти две недели, пока вас не будет… не слишком ли это долгий срок? Я своими ушами слышала в столовой, как Анастасия говорила «а почему бы мне и не уехать? Здесь некому даже снять мне повязку». А потом, обращаясь к Ханне, добавила и вовсе странное: «Господь надо мною, Господь подо мною и ангелов стаи». Я услышала и спросила, что это. А она говорит, мол, детский стишок, лично я его не знаю, но знаю другое: именно так люди сходят с ума, когда начинают читать вслух стихи… Здесь расстраивает даже отсутствие тока, его все еще не включили, и сейчас нужно идти в столовую и есть холодный обед при свечах. В нашем договоре не предусмотрено ничего подобного. Поэтому я, хотя причина — в природных стихиях, имею право выразить свой протест. Это то, что было сегодня. И еще — телефонная линия повреждена из-за грозы, значит, нет возможности и вызвать вас сюда, если вдруг понадобится. И вообще, я предлагаю вам не слишком задерживаться… В этом месте лист мисс Веры заканчивался, и она стала писать дальше на другом, собственном листе, но сестра Евдокия отказалась его принять, сказав, что в конце концов у всего в этой жизни есть ограничение. К тому же, доктор оставил особые листы, со своей монограммой, и поэтому никакие другие не подойдут. Поэтому мисс Вере пришлось взять обратно свои размышления, и они не попали к доктору. Но зато она сумела привести в порядок свои мысли письменно и позже складно излагала их, когда об этом заходил разговор, а кое-кто продолжал описывать, возвращаясь к той грозе и ее последствиям — весьма серьезным, с видимым ущербом: лампы, которые по ночам разливали неоновый свет по обе стороны от входа, разбились вдребезги, те, что освещали аллеи, ведущие к решетчатым воротам, тоже, свет в поселке для горничных и рабочих погас полностью, и в мгновение всё пространство утонуло во мраке, в одну сосну ударила молния, она вся почернела, иголки исчезли, а цветы на аллеях, втоптанные в грязь, казались побитыми градом. Правда, никакого града не было, доктор, из-за грозы полопались все лампы, а их осколки застряли между камнями мощеной дорожки, и, надо вам сказать, что целых три человека из числа ваших подопечных порезали себе ноги в кровь… а вас нет, и вообще, здесь воцаряется какой-то хаос… Это была самая тяжелая фраза, которую господин с золотым набалдашником написал вечером в воскресенье, слегка преувеличивая, конечно, потому что всего лишь один человек порезался, и самое удивительное — как раз тот, кто всегда смотрит вниз и чей взгляд никто не может поймать — он не заметил осколков на земле. Этот воскресный случай, однако, тоже заполнил время, отметил его течение, на несколько часов слился с историей Анастасии и был многократно повторен, а кто-то из недопонявших даже написал, что это была именно Анастасия, что это она поранила ногу, когда рано утром бежала по аллее — вот уж полная ложь, потому что в то мрачное утро она ушла в обуви, и никакой осколок не мог разрезать ее подметки; кроме того, она увидела эти осколки и даже отметила про себя как нечто опасное и неподобающее, что лишь укрепило ее в решении уйти отсюда. Но в этих первых листах было полно вранья и более серьезного — следствия прежде всего неопытности пишущих, которые не могли придумать, о чем бы им рассказать, и, произвольно фантазируя, порой доходили до небылиц, весьма напоминающих галлюцинации. Так появились и совсем скандальные описания, которые заставили бы покраснеть сестру Евдокию, если бы она посмела заглянуть в них, но, к счастью, было четко сказано, что читать листы будет только доктор, так что лишь он один мог бы узнать, как рано утром Анастасия идет по аллее в шуршащей непромокаемой куртке, а сестра Евдокия, явно застигнутая врасплох, бежит за ней совсем голая — так написал один господин — или не точно «совсем», потому что все же на ней была ночнушка, но она так плотно облепила ее тело под дождем, что ее можно было и не считать, и господин увидел ее голой. Из этого факта он сделал и вывод о том, что Анастасия поранила ногу, а у сестры Евдокии из-за спешки не было времени даже накинуть халат. В противном случае она бы никогда не позволила себе подобное, уточнял он, а в конце записки, на желтоватой бумаге, рядом с монограммой, был запечатлен и его вздох: