Диета старика - [53]

Все крошки сладкие затягивает в рот,

Который, вкусу нежному покорный,

Уж венчик сладостный жует!

Но и французской кухне я не враг:

Намеки устриц, склизкий смех улиток,

И красное вино, и элегантный свиток

Пространного и щедрого меню…

Я сыр на фрукты бережно меняю,

И в сторону десерта уж клоню,

И тучному салату изменяю

С пирожным - преждевременным, как лето,

Чьим дремлющим теплом весна уже согрета.

В былые годы я ходил к блудницам,

В зеркальных залах с ними танцевал,

Смотрел в глаза их сонным, жирным шпицам,

Изнеженные пальцы целовал.

На плечи подавал скабрезный мех -

Меня волнует грешной шиксы смех!

Еще люблю народное бурленье,

Неясный гул, толпу на площадях,

Внезапный гнев, неясное стремленье

И хруст стекла, истоптанного в прах.

Да, помню я Париж сорок восьмого -

Дышалось славно. В воздухе плелась

Мистическая ткань воинственно-слепого

Мерцания. Таинственная связь!

Но к делу! Рабби Лейб, где Голем твой?

Меня волнует этот образ древний -

Он с миссией моей имеет сходство,

Такой же гладкий, темный и простой,

Неясный, ложный, вечномолодой,

Обидчивый и полный превосходства.

Где он? - Рэб Лейб ко мне склонился

(От аромата роз кружилась голова),

И шепот медленный из уст его пролился -

Я различил отдельные слова:

"…Он умер… умер… бродит по Европе…

призрак…" Я упал.

И вдруг грядущее раскрылось предо мною.

Я видел, как я старцем ветхим стал:

Я в Лондоне живу с трясущейся главою.

Потом я тоже умер. Жизнь катилась вдаль.

А дух мой отошел в миры иные,

Где он, надеюсь, позабыл печаль,

Но я себя не видел уж. Простые

Ретивые ученики сидели за столами,

Фриц Ангельс хлопал мягкими крылами.

Табачный дым. Прозрачные, пустые

Пивные кружки.

Ах, бабочка-душа, куда, куда

Ты отлетишь - потом, когда все это

Окончится? Отсюда не видать.

Однако же я вправе пожелать

Тебе полет счастливый и беспечный

В прозрачном воздухе, в тот сад, цветущий, вечный,

Где будешь ты кружиться над цветком

И пить нектар нежнейшим хоботком.

То Сад Небесной Торы, там растет

Светясь, благоухая, Книга Книг,

И на ее страницы, хоть на миг,

Я опущусь.

А будущее мира все текло

И разворачивалось медленно и гулко,

Внимательному взору представая:

Ах, сколько заседаний и конгрессов!

Ах, прений сколько! Мутные графины

Наполненные желтою водою,

Согбенные лоснящиеся спины…

И, как стада животных к водопою,

Стекающихся сумрачных рабочих

Простые лица. Достоевских бесов

Загадочные склизкие улыбки -

Они резвились, бились, точно рыбки

В потоке сточных вод. Неряшливы, однако!

Ах, сколько разных гоев и евреев,

Что кашляли и сухо и двояко,

И, с лицами угрюмых брадобреев,

Склонялись над страницами моими.

О дети, дети! Вы Закон забыли,

Вы в микве даже в праздник не бывали

И оттого покрылись слоем пыли.

Вы маленькими козликами стали,

Изрядно смрадными, бодливыми, простыми -

Вы на копытцах звонких танцевали

И рожками о рожки ударяли,

Трясли главой, бородками густыми

Страницы книг прилежно подметали!

Что вы могли понять в моих трудах?

Что вас ко мне так сильно привлекало?

Я знаю, что! Тянуло вас! Держало!

Вы оторвать не в силах были очи,

За чтением вы проводили ночи

И даже плакали. Загадочный магнит

В казалось бы сухом и скучном тексте

Был тщательно упрятан и сокрыт,

Как клад зарыт на пыльном, видном месте,

Как сладостный орех зарыт в безвкусном тесте.

Да, долго я его растил, гранил, лелеял,

Полировал, чеканил, уточнял,

Я ямку рыл и тайно зерна сеял.

И собственной мечтою поливал.

И наконец среди толпы невзрачной

Средь разговоров, навевавших скуку,

Средь длинных псов, свернувшихся под лавкой,

Средь публики крикливой, серой, мрачной,

Среди многоречивых, бородатых,

Среди простых, застенчивых убийц,

Средь террористов рослых, прыщеватых,

Среди увядших некрасивых лиц,

Мелькнуло вдруг загадочно-простое

Лицо ребенка. Странный, ясный взгляд

Глаз широко расставленных терялся

Вдали, он плыл вперед, назад,

Он в прошлое живое возвращался,

И безошибочно, уверенно, спокойно

Меня там находил - мое лицо.

За ним в петле висит убогий брат

На небесах - солярное кольцо.

А рядом с ним, вся в траурном уборе,

Рыдающая мать. Ее он делит горе,

Но далеко его спокойный взгляд!

Мы встретились глазами. Он кивнул.

Тужурку гимназиста застегнул.

И голос прозвучал негромко, ясно,

И звон металла отозвался в нем:

"Не плачь. Не плачь! Грядущее прекрасно,

Но мы к нему пойдем другим путем!"

(Как Петр у Пушкина, грядущее прекрасно,

Но лик его ужасен.

О, как ужасен!)

Другим путем! Всегда "другим путем"!

То есть моей загадочной тропинкой,

Что вьется берегом, минуя водоем,

Что камешком блеснет иль влажной спинкой

Стремительного юркого зверька, -

Вот пробежал беззвучно, скрылся в пуще,

Тропинка влажная хранит еще пока

След этих лапок - дальше гуще, гуще

Ложатся тени, буйная трава

Теснит дорожку натиском зеленым,

Дрожат соцветия, лиловые сперва,

Затем они краснеют. Углубленным

Внимательным зрачком заметь тех птиц,

Сидящих там, на ветках отдаленных,

Двух голубков, воркующих, влюбленных,

Дерущихся разряженных синиц,

И зимородка спесь! И воронов седых!

Тропиночка петляет и плетет

Затейливый узор во тьму лесную,

Над ней свершает бреющий полет

Большая стрекоза. И путника почуяв,

Вороны сонные взлетают тяжело,

Вздымая крыльями застывший влажный воздух.

Недавно дождь прошел. Мерцают как стекло