Диета старика - [52]

Двоящийся Меркурий, красный Марс,

Лиловую Венеру. Нечестивы,

Да и смешны названия такие,

Но имя, то, что я ношу, - Карл Маркс -

Еще смешней!

Помощник мой - светлобородый гой.

Вот он идет, мой друг, адепт, заложник,

Доверчивый, угрюмый и простой -

Он думает, что я и впрямь безбожник.

Мой бедный Фриц! Когда же ты прозришь?

Фриц Ангельс кроткий, мой хранитель,

Наивными крылами ты спешишь

Прикрыть гнездо ума - священную обитель.

И я храню тебя, шепча слова,

Которых ты, мой друг, увы, не понимаешь.

Не видишь ты, не слышишь и не знаешь:

Доверчиво ты смотришь в зеркала.

А там нет ничего. Лишь призраки толпой

Смеются над твоей огромной бородой.

Что станется с тобою после смерти?

Что ждет тебя? Та пустота,

В которую ты веришь так упрямо?

Ничто? Болотце? Солнце? Красота?

Бездонная мерцающая яма?

Или и впрямь арийская Валгалла

Тебя там встретит буйным громом чаш

Под бранный звон тяжелого металла

И песнь Валькирий? Что ж, мой бедный страж,

Желаю тебе счастья и покоя.

Ты мне помог, хоть ничего не знал.

Серьезно ты читал мой "Капитал",

Во мне ты видел мудреца, героя.

Мезузу черную на косяке двери

Ты принимал за ридикюль Женни.

Когда Фриц Энгельс кротко засыпал,

Когда все спали - и жена, и дети, -

Тогда я плел сияющие сети,

Я пепел сыпал, свечи зажигал,

Благоговейно к свиткам наклоняясь

(Они хранили запах древних нор,

Цветущих трав - нездешних, неизвестных).

Здесь я читал столбцы стихов прелестных

(О, ритм "Казари" помню до сих пор!).

Трактатов строки, медленно качаясь,

Торжественно текли в мои глаза,

И я дрожал, иных страниц касаясь,

И иногда прозрачная слеза

На книгу капала. Как будто вор несмелый,

Я осязал пергамент поседелый

От пыли, плесени, от времени и боли,

От старости, забвенья, света моли,

От тяжести могущественных сил,

Что некто в буквы хрупкие вложил.

Прими мою хвалу тебе, каббала -

Свеченье тайное, наука всех наук!

Шептал я заклинанье, и вставала

Толпа теней передо мной, как звук

Неясный, но томительный, что слышим

Мы иногда из светлых недр земли

Или с небес. Тихонько снизошли

И, словно в шарике, как будто в снежной сетке,

Передо мной возникли мои предки -

Все двести двадцать два раввина. Но

Их взгляды дальние, как будто луч на дно

Колодца темного, в сей мир не попадали.

Взывал я зря. Они молчали,

Как птички белоснежно-золотые.

Ах, Боже мой, они немые!

Им слишком хорошо. Они забыли

Искусство говорить, ведь в производстве звука

Есть напряжение, желанье, боль и мука.

Да, звук есть труд. И речь есть труд и боль.

Труд - яд вещей. Просыпавшись как соль,

Как едкий пот пролившись из тюрьмы,

Труд - тот туннель, где мы обречены

Кидать свой труп в изгибы медных труб,

Вращая меч, который ржав и туп.

А стал он туп, вгрызаясь в пустоту -

В ту пустоту, что вся полна утрат,

Где нас ни утра блеск, ни крошечный закат

Не в силах вызволить из торопливых пут.

Здесь каждый вертится - неловок, слаб и пуст -

Так пред слепым князьком усталый шут

Нелепо прыгает, пытаясь смех из уст

Вельможных выманить.

Здесь каждый падает и всякий тянет всех,

И утомление здесь самый тяжкий грех.

Без магии наш мир как островок

Угрюмый и безлиственный. Над ним

Нет звезд и солнца - только смрад и дым.

Я из каббалы выудил законы

Орудий, денег, сил, властей, труда.

Я вплел в них горечь сна и царственные стоны

Зернистых масс, не знающих стыда.

Я опьянил их будущим, как это

Пророки делали. Я показал им свет.

Но, уходя от них, я чувствовал, как где-то

Ворочается некто… Слово "нет"

Шестнадцать раз застряло на устах

(А в трепетной душе застряло слово "Ах",

Как зимний путник в блеющих стадах).

Огромен, тих, массивен и бескрыл,

Ко мне сквозь тьму какой-то тяжкий гость

Издалека как будто шел иль плыл…

Но я, как дитятко, не ведал страх и злость.

Я в круг вошел. И книгу приоткрыл.

И имя произнес, которое любил.

О рабби Лейб! В морщинках и лучах

Лицо твое качнулось надо мной,

Как водопад прозрачно-ледяной.

Открылся древний рот в сверкающих снегах

Огромной бороды. Я слышал запах роз -

Ты был внутри цветущ, как райский сад,

Я чувствовал биение стрекоз,

Я видел бабочек, свеченье летних глаз.

Погиб от розы ты, ты жертвой стал любви

К цветочным ароматам. И аскет

Не удержался, видя розы цвет,

И наклонил благочестивый нос

К душистым лепесткам коварных роз.

Ах, Женни, ты мне розочку сорви,

Но только ядовитой не дари!

Ведь я и.так умру, понюхавши чуть-чуть,

Успевши странный аромат вдохнуть.

И рабби Лейб погиб, а он ведь был святой.

От мира отрешился. А со мной

Что станется? Ведь я так трепетлив!

Чего уж там, совсем я не аскет.

Да, я люблю горячий солнца свет

И дальние прогулки в летний день -

Пешком идти, сменяя жар и тень,

Хотя я полон и чуть-чуть потлив.

Люблю потом над током быстрых вод

Присесть в траву. Со лба прозрачный пот

Платочком белоснежным отереть,

Плеваться сонно в реку и смотреть,

Как робкая слюна уносится волной -

Так наша жизнь, заброшенная в мир,

Уносится теченьем в мир иной.

Люблю поесть, люблю субботний пир,

Еврейских блюд пленительную нежность.

Вкус шалета! Вкус рая, господа!

В нем все оттенки чувств, в нем нега и безбрежность.

Да, Генрих Гейне прав, что шалет - не еда,

А заповедь. Молитва, песнопенье.

А то мгновение припомните, когда

На пристальных губах рассыпется печенье -

Хотя бы кихелах, - и наш язык проворный