Девочка с бездомными глазами - [19]

— Думает, я слепой. Ох, Надя, Надя…! Красивая ты, Надя. Красивая, но ещё нельзя, — вёл внутренний монолог Маринин, и даже приоткрыл рот, но вдруг Надя обернулась и, встретившись с ним глазами, безошибочно уловила его мысли.

Маринин кашлянул и, свернув шальные фантазии, взял со стола чек, выпавший или выложенный Надей, и принялся его складывать, старательно проглаживая сгибы, а Надя, пользуясь его смущением, смотрела и, молча, ликовала.

— Телефон. Матвей Александрович, телефон, — тихо, но максимально ровно, чтобы не выдать волнение, сказала Надя.

Он подорвался с места, по-прежнему, не глядя на неё, и быстро вышел.

Телефон лежал на краю кровати, и чтобы до него дотянуться, Маринин плюхнулся и ощутил всем телом расслабляющую мягкость.

— Матвей, ты где? — раздался сердито-тревожный голос Кати, как только он вышел на связь. — В деревне?

— Ну, да, а где ещё? — попытался отшутиться Маринин, вдруг вспомнив, что не предупредил жену.

— Ну, да! А предупредить меня было очень трудно, правда?

— Катюш, прости, я что-то замотался….

— Маринин, а в честь какого это праздника ты пьяный?

— Да, какой праздник, Кать? Я же говорю, устал, замотался, просто решил расслабиться.

— Ты один?

— Ну, а с кем ещё?

— А то ты не знаешь?

— Нет.

— Да-да, — она помолчала, видимо совладав с собой, и спросила, — в доме всё нормально?

— Да, всё отлично!

— Хорошо. Пока.

— Пока, Катюша.

— Матвей!

— Что?

— В постели не кури.

— А-а, ладно. Без проблем.

— Надеюсь. Всё, пока.

— Пока.

Телефон выпал из ослабшей руки на кровать, и он, не сопротивляясь желанию поспать, уткнулся головой в одеяло.

— Матвей Александрович….

Донеслось как из тумана, и, подняв голову, он увидел окно. Перевернулся на спину и сел.

— Иду.

И он действительно пошёл, но не с первой попытки, и неуверенно и витиевато.

После ужина, за которым Маринин снова выпил, а Надя по большей части молчала и по необходимости односложно отвечала на его вопросы и рассуждения, она вышла на улицу, а он отправился спать.

Глава двадцатая

Оклемался Маринин только к вечеру субботы.

Найдя на кухне, чем подкрепиться и опохмелится, и не найдя Нади, снова пошёл спать, но не уснул, а принялся ждать — хотелось поговорить и просто на неё посмотреть. Всё-таки задремал, и вдруг проснувшись, громко позвал.

— Надя! Надь! Иди сюда!

Она заглянула в комнату.

— Проходи. Не бойся, я не буйный.

Надя села в кресло по диагонали от Маринина, который почти лежал на кровати, облокотившись на подушки и вытянув ноги.

— Что делала?

— Ничего. На лавочке сидела.

— Почему меня не позвала? — обиделся Маринин.

— Вы же спали.

— Спал, да…. Я вообще сова, поздно ложусь.

— И я, — улыбнулась Надя.

— Ну и что мы будем делать? Угукать или мышей ловить?

Надя легко рассмеялась. Она была по-прежнему в сарафане и босая, и сидела немного скручено, уперев локти в правый подлокотник.

— Ты, кстати, мышей боишься?

— Не знаю, нет, наверное.

— Молодец! А кого боишься?

— Пьяных мужиков! — хотелось ответить.

— Собак, пауков, змей…? — допытывался он.

— Всех боюсь.

— А змей?

— А что здесь есть змеи?

— Конечно.

— И Вы их видели?

— И я их, и они меня.

Надя полупала глазами.

— Я их подкармливаю, иногда. Очень любят сладкое, особенно печенье, «Земляничное».

— Ой, Вы меня специально пугаете…, — улыбнувшись, Надя отмахнулась, деловито закинула ногу на ногу. — Типа, я не знаю, что змеи едят мышей, лягушек, воробьёв…

— Откуда ты знаешь?

— В школе учусь.

— А! А кто первый в космос полетел? — он силился «съесть» улыбку, но она пролезала наружу.

— Маринин Матвей Александрович, — спокойно ответила Надя, глядя на него.

— Ответ не верный. Во времена Сталина, тебя бы за такое… Кстати, ты знаешь, кто такой Сталин?

— Дядька с усами и трубкой. Но он умер раньше, чем человек в космос полетел.

— Не получилось тебя запутать! — он вроде как недовольно прицыкнул, и помолчал немного. — А я вот как раз в детстве сов-то и боялся.

— Кого?

— Ну, сов. Совы, вот, как мы с тобой. Совы.

Надя понимающе улыбнулась.

— Короче, был случай, такой, своеобразный, — начал Маринин, и «своеобразно» крутанул пальцами руки. — Короче, — он слегка поправил свою позу, сев ровнее, — мне лет десять было. Иду в баню, открываю дверь, а там сидит нечто, сидит и на меня таращится. Я дверь захлопнул и как дал дёру! — Маринин искренне рассмеялся, и голос, прерываемый сентиментальными всплесками, был заразительно неровен.

История показалась Наде такой жизненной и откровенной, что она даже простила Матвею Александровичу его хмельное состояние.

— Это была сова?

— Сова! — и он выпучил глаза, охотно изображая птицу, словно сдавал вступительные экзамены в театральный институт. — Батя её вытащил, за лапы взял, и вытащил. Они же днём плохо видят, щурятся, — и он прищурился, — но испугался я тогда до одури. Надо мной потом все ржали, придурки, — с давно прощённой, но не забытой обидой, сказал Матвей Александрович, глядя на жёлтую серединку одеяльного цветка.

— Ой, вообще, столько забавного было! Вот, например, у меня отец был, очень строгий…, — начал Матвей Александрович, но вдруг замолчал и, уставившись всё в туже серединку цветка, задумался. Он вдруг подумал, что Наде будет, не совсем интересно, вернее, совсем, не интересно, слушать про его отца.