Девочка с бездомными глазами - [17]

— Ну, Вы, же понимаете, она сама, сама, — отчаянно врал подросток, искренне веря в свои слова. — Она хотела сама….

— Чего хотела? — не выдержал Маринин и посмотрел с нескрываемым желанием размазать его по стенке.

Парень поёжился.

— Ну, как…?

— Чего?! Чтобы ты всё ей разодрал?! — он зло напирал на трясущегося Егора, незаметно для себя перейдя на крик и наступив на босую ногу. — Ей ведь для полного счастья только тебя с твоим штырём не хватало!

— Я всё, — уведомил Маринин, ворвавшегося в карцер Дмитрия Сергеевича, и направился к двери.

— Матвей Александрыч! Матвей Александрыч! Пожалуйста! Сделайте что-нибудь! Матвей Александрович! — пацан, подвывая, истерично вопил и, упав на колени бил рукой об пол.

Немного распогодилось. Тучи лениво расползались, но солнце всё ещё было скрыто за огромными «ватными» кусками.

Ирина Николаевна нашла Маринина на крыльце у служебного входа. Он курил и равнодушно наблюдал за серой белкой, суетливо бегающей по лишь ей одной известной ломаной траектории от дерева к забору.

— Как девочка? — спросил Маринин.

— Как…. Крови потеряла много, чуть ли не белой увозили. Жутко. Но, слава Богу, спасли. Ручки зашили.

Маринин сделал пару длинных затяжек.

— Пойдёмте, Вас все ждут.

Маринин бросил окурок в урну, и слегка кашлянув, проследовал за Ириной Николаевной.

— У вас по всему центру камеры, как это случилось? — негодовал высокий и сухощавый следователь Ивантеев Анатолий Львович, и неожиданно для себя и окружающих широко зевнул, прикрыв рот рукой.

— Но в туалете же их нет! — отбивалась Ирина Николаевна.

— Значит, надо установить! — не отступал Ивантеев.

— Это уж не ко мне! — развела руками Ирина Ивановна.

— Установим, Анатолий Львович, если будет надо…, — заступилась Зоя Васильевна Ким, непосредственный начальник «провинившейся» Ирины Николаевны.

— Надо! Надо, Зоя Васильевна!

Зоя Васильевна вопросительно, словно спрашивая разрешения, посмотрела на Уполномоченного по правам ребёнка.

— Вполне достаточно, что камеры есть в коридоре, непосредственно перед туалетом. В данном случае, очевидно, что надо спрашивать с охранника, в обязанности которого входит следить за порядком, и чтобы, извините, в туалет для девочек, не входили мальчики.

— И я о том же. Где был охранник? Где он сейчас?

— Он тоже был в туалете…, — словно, извиняясь, ответила Ирина Николаевна.

Почему-то эта новость вызвала всеобщее смущение и лёгкий смешок.

— А второй охранник?

— Второй в отпуске. Что им тут обоим делать, если центр пустой — все в лагерях.

— А Джабиев почему здесь?

— Да потому что этот урод там всех достал! Его и привезли обратно! — не выдержала Ирина Николаевна. — Подрался с кем-то, дискотеку сорвал, что-то ещё…, я уже не помню….

Все, кроме Маринина, который был погружён в собственные мысли, понимающе закивали.

— С этим мы разберёмся, — авторитетно заверил следователь и покивал высоким морщинистым лбом.

— Ой, и меня садите в тюрьму! Что хотите, делайте, мне всё равно! Я домой прихожу, и на своих детей ору, потому что на этих права не имею, а мои дети, извините, на х… меня не посылают! — и Ирина Николаевна закрыв лицо руками, зарыдала, сотрясаясь всем телом.

— Ирина Николаевна, миленькая, мы всё понимаем. Работа трудная, и не каждому под силу, но надо как-то справляться, — Зоя Васильевна предприняла попытку не только успокоить подчинённую, но и заранее выгородить себя, и Ирина Николаевна зарыдала ещё громче, резко бросив усталую голову на стол, обхватила её руками, как кольцом.

— Матвей Александрович, Вы что скажите? — обратился Дмитрий Сергеевич.

— У него уже были мелкие правонарушения, но изнасилование и фактически доведение до самоубийства, в данном случае, неудавшегося, слава Богу, но, тем не менее, наказание будет соответствующее, — ответил Маринин.

В этой нехорошей тишине был слышен только горький вздох Ирины Николаевны, которая, видимо отрыдав своё, вытирала лицо платком и смотрела куда-то вверх окна.

Маринин ощущал себя соучастником, будто он с самого начала знал о готовящемся преступлении, но не заявил об этом (сам Джабиева и «отмазал», правда, за хулиганство). И недавняя уверенность, с которой он настойчиво отправлял Надю в центр, считая его безопасным, улетучилась, а на её месте образовалась противная растерянность. Его нисколько потрясло само происшествие с этой девочкой, бывали случаи и пострашнее, сколько то, что на её месте могла оказаться Надя. В любом случае, к нему никаких юридических претензий — отвечать только совестью.

И на него снова накатило. Накатило желание всё бросить. Работу, в первую очередь, потому что он в полумиллионный раз осознал — сколько бы он не помогал, не улаживал, не разговаривал и не внушал, всё шло своим каким-то нелепым чередом.

Не выдумывая никаких отговорок, Маринин честно признался Рите, что дико устал и чувствует себя паршиво, на что она ответила, что сама только и ждёт выходных (Рита, действительно, выглядела нездоровой), но начальник есть начальник, и, оставив её за главного, уехал в деревню.

Глава девятнадцатая

Надя ждала. Она сидела на лавочке, лицом к калитке, и, прислонившись спиной к берёзе, щёлкала семечки, старательно вынимая их из недавно открученной «головы» подсолнуха. Босые, сложенные одна на другую, ноги с чуть затоптанными подошвами, уже дважды подрывались встречать Матвея Александровича — вороны как нарочно садились на забор, громко карябая железо когтями, от чего казалось, что открылась калитка.