Девочка с бездомными глазами - [18]

Прошедшую неделю Надя провела в делах и заботах.

Во-первых, она прибралась в доме. Как умела.

Во-вторых, прополола заросшие клумбы, на которых стали видны обычные многолетники — бархатцы, георгины и ещё какие-то мелкие цветочки, названия которых Надя не знала. Закончив прополку, она сильно расстроилась, потому что, заглушенные сорняками цветы смотрелись куце и жалко, и не в силах самостоятельно держать свои длинные, тонкие, измождённые стебли, они заваливались друг на друга или попросту ломались.

Потом она принялась полоть картошку, из-за чего её руки стали жёлто-коричневого цвета и появились сильные заусенцы. И хотя никто не просил и не заставлял, она почему-то решила, что обещала Матвею Александровичу, значит, надо делать. Кроме того, она выполнила ещё одно обещание — не соваться на рынок. Вместо этого она торговала на обочине. К ягоде ещё добавилась молодая картошка, которую она копала так, как учил Матвей Александрович. Это оказалось очень кстати — было не заметно, сколько уже выкопано.

Вырученные деньги Надя прибавила к тысяче, оставленной Матвеем Александровичем за малину, и, съездив в город, купила простенький сарафан и шлёпанцы.

В детстве, она часто мечтала, что убежит в деревню, как мультяшный Дядя Фёдор, найдёт себе кота, потом к ним присоединится собака, и будут они жить сами себе — без пьяной мамы и чужих мужиков, пытавшихся её не только воспитывать и наказывать, и которых Надя боялась и ненавидела всей своей маленькой душой.

Здесь, в доме, ей было хорошо, по-настоящему спокойно и свободно. Рядом на деревянной «дорожке» умиротворённо спал Ластик. И казалось, в такой безветренный солнечный день, должно происходить только хорошее, радостное. Но Надя безумно волновалась, потому что ещё ни разу не ждала Матвея Александровича в таком качестве, а в каком и сама не знала. Она очень хотела, чтобы он похвалил её и разрешил здесь остаться. И она была уверена, что так и будет, ведь она выполнила все обещания, и придраться было не к чему, но всё равно ужасно волновалась.

Как Матвей Александрович вошёл в калитку, Надя не видела — она, как назло придумывала очередной убедительный довод, а он, заметив её, радостно помахал рукой. Она вздрогнула и, не сразу сообразив, и, не поверив, что это именно он, замешкалась — бежать или не бежать?

Маринин, как обычно, загнал машину во двор, закрыл ворота и, обернувшись, увидел Надю, стоящую рядом.

— Привет!

— Здрасти….

— Привет-привет, — зачем-то снова повторил он.

Матвей Александрович был не такой как всегда — он был по форме, но не в форме. Он смешно покачивался на ногах, и смотрел как нашкодивший кот, довольно и немного виновато.

«Управлял автомобилем в состоянии слабого алкогольного опьянения…». Так, вероятно, начинался бы протокол об административном правонарушении, если бы Маринина остановили на редкость принципиальные коллеги из ГИБДД.

— Пьяный…, — разочаровалась Надя. — Кто угодно, но только не Матвей Александрович, он не может, не должен никогда быть пьяным, — искренне заблуждалась она.

— Гляди-ка, в платье! — отметил про себя Маринин.

— Хорошо, тут у тебя. Птички поют, солнце светит! А в городе…, в городе тоска, — он махнул рукой и, взяв в одну руку два пакета сразу, в которых звякнули бутылки, захлопнул багажник.

Надя недоверчиво посмотрела на него, и сделала шаг назад.

— Ну, как ты тут? — как всякий выпивший человек Маринин жаждал общения, и перекинул один пакет в свободную руку.

— Хорошо, а Вы? — тихо спросила Надя, не зная как вести себя с таким Матвеем Александровичем.

— Да, так, потихонечку. Что-то устал я, Надя, устал как собака. У меня, между прочим, со следующей недели отпуск!

— Круто! А Вы здесь будете? — обрадовалась Надя.

Маринин остановился, вдумчиво посмотрел и соврал.

— Не знаю, не думал пока. Есть хочешь?

— Ага.

— Ну, давай, поедим.

Пока Надя потрошила пакеты на кухне, Маринин переоделся, и сразу почувствовал себя человеком, одной ногой шагнувшим в отпуск.

Войдя на кухню и, учуяв запах варёной картошки, жадно втянул его носом.

— Чую! Чую еду! — довольно сказал Маринин, и, сняв крышку с кастрюли, разогнал пар рукой и посмотрел на кипящую картошку.

— Ой, ну, что, есть, будем? — спросил Маринин и сел на стул, вопросительно посмотрев на Надю.

— Ну, да, сейчас картошка сварится, — не глядя на него, ответила Надя.

— А, ну, да, — покивал Маринин.

Ему нравилось это искусственное веселье, отвлекающее от мыслей о той несчастной девочке, и об этой, которая стояла перед ним. Он посмотрел на неё и улыбнулся. Надя смяла пустые пакеты, и, бросив их в коробку к полиэтиленовым собратьям, подошла к плитке, и ткнула вилкой картофелину.

— Ай! Ай, как больно!

Надя резко обернулась.

— Это не я, это картошка, — и весёлая пьяненькая улыбка озарила лицо Маринина.

Надя из вежливости растянула губы, и, отвернувшись, закрыла кастрюлю. Когда она стала резать хлеб, Маринин опять собирался озвучить «продуктовое страдание», но так как Надя стояла к нему спиной, он стал следить за её рукой, стараясь подловить момент, и увлёкся.

Она с усилием давила на нож, и её лопатки напрягались, и плечи, синхронно ножу, то поднимались, то опускались вниз, а длинная коса визуально делила спину на две равные части, и ползла по спине вверх, когда Надя наклоняла голову вперёд.