Девочка⁰ - [19]

Вечером Гордей извинился, что они поссорились в мой день рождения, и предложил отпраздновать отдельно от семьи – на крыше с друзьями. Это его «с друзьями» засело у меня в голове. Я еще никогда ничего не праздновал с друзьями, но… друзья ли они мне?

Выпусти меня отсюда

На праздновании моего дня рождения с компанией Гордея случилось кое-что ужасное, после чего я и думать забыл о Марине. Вернее, я начал ею тяготиться. Совсем уж я не мог ее забыть, ведь мы часто ходили вместе в разные места и держались за руки, изображая влюбленную парочку.

Сначала все шло неплохо. Я вел список событий, о которых ей наврал, чтобы не запутаться. У меня был очень серьезный подход к вранью.

«Меня зовут Вася. Мои родители погибли в авиакатастрофе. Но они были страшно богаты, поэтому у меня куча денег. Сейчас я живу с бабушкой. У меня порок сердца, и я не знаю, сколько мне осталось».

Когда я соврал ей, что тяжело болен, она посмотрела на меня с таким сочувствием, с каким еще никто до этого на меня не смотрел, и я подумал: приятно, когда тебя жалеют. В моей жизни не было ни одной истории, рассказав которую можно было вызвать у другого человека такой всплеск доброты. Выходит, иногда, чтобы спровоцировать кого-то быть добрым к тебе, приходится ему наврать.

Но вообще-то я начал врать по другой причине: рано или поздно с Мариной придется закончить. Вдруг мы будем общаться еще несколько лет? Она заметит, что я не меняюсь, как все мальчики, и я снова попаду в глупую ситуацию. Так что в какой-то момент Вася просто умрет от своего порочного сердца, и я исчезну из ее жизни.

Марина любила слушать мои истории про болезнь, мертвых родителей и больную бабушку. Говорила, что я крутой, раз столько всего пережил, но при этом не сломался, и что сразу видно: я сильный человек, и глаза у меня добрые. Мне было ужасно от этих слов. Ведь я знал, что это не про меня. Ничего я не пережил, у меня обычная скучная жизнь, я слабый, а душа у меня злая-презлая. И внутри все черно, иначе бы я не врал людям и не воровал у них деньги, как мошенник, как будущий преступник. Но все эти проявления проснувшейся совести были редкими и быстро заглушались радостью от осознания, что мне больше не приходится быть Лисой, что этого человека больше нет.

Идиллия в наших отношениях треснула в тот день, когда Гордей повел меня на крышу праздновать мой сорвавшийся тринадцатый день рождения. Тогда еще внешний мир оставался спокойным, прежним, но мое сознание уже готовилось сделать сальто-мортале.

Закупившись сладостями, мы с братом поднялись на крышу и разместились на неровном прямоугольном куске бетона – я с одной стороны, Гордей с другой. По центру поставили пластиковую каретку с шоколадным рулетом и ели его прямо так, немытыми пальцами, запивая колой из бумажных стаканчиков. За моей спиной, привязанные к вентиляционной трубе, трепыхались от ветра воздушные шарики.

– Ты правда хочешь быть управляющим? – спросил я, вспоминая недавний разговор за столом.

– Нет, просто это звучит солидней, чем художник, – несколько лениво ответил Гордей.

– Ты хочешь быть художником? – Я постарался не показывать явного удивления.

– Да.

– Ясно.

Он хмуро посмотрел на меня:

– «Ясно» – и все?

– Да. «Ясно», и все.

– И не спросишь почему?

– Да мне плевать.

Это было неправдой, но от Гордея исходила какая-то непонятная аура нахальства, которая и раздражала, и притягивала одновременно. Рядом с ним хотелось разговаривать в тон – размеренно, развязно и грубо.

Ему понравился мой ответ. Он рассмеялся и проговорил:

– А ты хорош.

Я редко слышал похвалу от брата и, обрадовавшись его реакции, все-таки аккуратно сказал:

– Ты же не умеешь рисовать.

– Художники не только рисуют.

Я попытался вспомнить, были ли какие-то особые таланты у Гордея в лепке или резьбе по дереву, но нет… Однако я не стал возражать, чтобы не накалять атмосферу.

– Для этого, наверное, нужно поступать в художественный колледж или вуз, – заметил я.

Гордей только пожал плечами.

– А как ты поступишь?

– Как-нибудь поступлю, – уклончиво ответил он.

Я не стал на него давить с этой темой. Мне нравилось, как мы сидим и болтаем, и я надеялся, что больше никто не придет.

Тогда и забарабанили в люк.

Все сразу стало обычным. Гордей, поднявшись, шутливо ударил меня шариком по голове и открыл дверцу в крыше.

Через квадратную дырку мигом вылез чумазый Жора, за ним близнецы Макс и Артем, потом Рома. На спине у последнего болталась гитара в чехле. Парни тут же начали громко разговаривать, выкрикивать, гоготать гиеньим смехом, и я почувствовал себя лишним, хотя они пришли на мой праздник.

Жора, глядя на меня, насмешливо сказал:

– Так, пацаны, у нас тут детский день рождения! Так что ведем себя прилично и не материмся при маленьких, хорошо?

– Заебись, – язвительно согласился я.

И они снова заржали. На меня накатило раздражение: почему они такие противные? Как тупые свиньи.

Парни начали дербанить наш с Гордеем рулет: я смотрел, как их пальцы опускаются прямо в шоколадный крем, разламывая куски бисквита на части, и мне делалось совсем тошно. Они ели, пачкая в шоколаде рот, и просили Рому что-нибудь сыграть.

Я решил, что он сейчас начнет читать рэп про «крутые тачки и баб», потому что подобная музыка вызывала у меня такие же ассоциации с глупостью, как и вся их компания.