Девочка⁰ - [18]

– Это что? – спросил я. Хотя догадывался – что.

– Это трава, – спокойно ответил Гордей.

Я поднял на него взгляд. В голове пронеслось миллион мыслей одновременно. Как же так, он что, курит травку? Как это возможно? Ведь это же Гордей, мой брат, разве наркоманы не похожи на исхудалых бродяг? И почему я вообще здесь, на чердаке, смотрю на пакет с травой, я же не из тех ребят, кто вот так спокойно может тусоваться с наркоманами?

– Я не курю, – сказал Гордей, будто бы прочитав все эти вопросы на моем лице. – Это Жорино, он барыжит.

Мне стало легче, но не сильно. Гордей сказал:

– По-моему, есть что-то приятное в том, чтобы смотреть на наркотики и ничего не чувствовать. Некоторые люди убивают за наркоту, а мы держим ее в руках, и нам плевать. Разве не круто?

Я пожал плечами, не совсем понимая, к чему он это говорит. Мне делалось не по себе от происходящего: наркотики, мошенничество, легкие деньги – все это звучало так плохо, так противоречило всему христианскому, что вкладывали в нас родители.

Гордей закончил десятый класс, и от этого ситуация в семье начала накаляться. На обеде, посвященном моему дню рождения, они с отцом поссорились.

– Как дела? – негромко спросил папа.

– Какие дела? – не глядя в его сторону, холодно ответил Гордей.

– Вообще… В учебе… Одиннадцатый класс – время подготовки к экзаменам. Пора взяться за ум и начать…

– Да, я готовлюсь к английскому, – перебил его брат.

Отец нахмурился:

– Почему к английскому?

– Хочу учиться за рубежом, там образование лучше.

Папа улыбнулся, но получилось натянуто и нервно:

– Зачем учиться за рубежом на православного священника?

– Не знаю, – пожал плечами Гордей. – Спроси у тех, кто собирается.

– А ты, стало быть, не собираешься?

У отца желваки на скулах заходили ходуном, но говорил он очень спокойно. Гордей отвечал ему в тон – очень вежливо, но воздух в комнате наэлектризовался от надвигающегося конфликта.

– Что-то не помню, чтобы я собирался.

– Это же само собой, – вкрадчиво отвечал папа. – Ты сын священника, должен продолжать дело, как всякий хороший сын своего отца.

Гордей встал и потянулся через весь стол за кувшином с водой. В абсолютной тишине мы смотрели, как заполняется тонкий стеклянный бокал и как брат аккуратно возвращает кувшин на место. Когда Гордей взял бокал в руку, я почему-то испугался, что он сейчас выплеснет содержимое отцу в лицо. Мама, словно подумав о том же самом, несколько сжалась на месте.

Но, отпив, Гордей сел и сдержанно произнес:

– Думаю, у меня получилось бы стать директором или управляющим какой-нибудь фирмы.

Отец устало вздохнул:

– Гордей, брось эти глупости… Я уже со всеми договорился, в семинарию тебя в любом случае примут. Ты только позаботься о том, чтоб оценки приличными были.

– В любом случае?

– Да.

– По блату, что ли? – ухмыльнулся Гордей. – Все у вас там так и работает…

Отец поморщился:

– Этот твой юношеский максимализм сейчас вообще не к месту.

Они оба замолчали, и какое-то время за столом было тихо – только приборы звякали о тарелки. Атмосфера, впрочем, безвозвратно испортилась, я даже и забыл, что все это застолье было посвящено мне.

Потом отец снова заговорил с Гордеем:

– У тебя девушка есть?

– Нет.

– Когда сан получишь, жениться уже не сможешь, – проговорил папа. – Имей это в виду.

Брат ничего не ответил, но я увидел, как дрогнули его губы – будто от отвращения. Отец, словно ничего не замечая, продолжал гнуть свое:

– В школе, наверное, много хороших девушек: верующих, воцерковленных. Приглядись, всё лучше, чем непонятные малолетки с улицы.

Гордей посмотрел на отца в упор:

– А как же любовь?

Тот махнул рукой:

– Любовь, не любовь… Я об этом ничего не знаю.

– Это уж точно, – усмехнулся Гордей.

Папа, не слыша его, продолжал:

– Я бывал в обычных школах, там одни прошмандовки с тремя абортами к семнадцати. Такую ты себе хочешь в жены? Она затянет тебя в блуд. Да и брак должен быть по уму, а не по любви.

– Прошмандовки? – переспросил Гордей. – Ты осуждаешь?

– Я осуждаю не их, а блуд, в котором они погрязли.

Конечно, в этом был весь отец. Когда он кого-нибудь осуждал, то всегда добавлял: «Я осуждаю грех». Видимо, Господь Бог в этот момент на небесах думал: «А, грех, ну тогда ладно, прощаю ему эту речь о прошмандовках».

Наконец Гордей сказал самое главное:

– Я не собираюсь становиться священником, папа.

Отцовское лицо, до этого абсолютно неподвижное, вдруг в раздражении дрогнуло.

– Ты живешь в моем доме и на мои деньги, – отчеканил он. – Поэтому будешь делать то, что я скажу.

На его деньги… Мы с братом могли с этим поспорить.

Гордей, поблагодарив маму за обед, ушел в свою комнату.

Мама ни разу не высказалась за столом, ведь шел священный процесс воспитания сына, и женщине ни к чему было в него вмешиваться, хотя я видел, что ей жаль Гордея. Но отец имел монополию на его воспитание.

Зато у мамы была монополия на меня. Мое воспитание проходило на кухне, над тазиком с нестираными носками, над ведром с половой тряпкой: «Кто тебя, такую белоручку, замуж возьмет? Тряпку отжимай лучше. И не елозь шваброй, а руками собери, швабра для бездельников».

У патриархата для каждого собственный пинок под зад.