Дети разлуки - [56]

Он подумал еще немного и наконец решил отнести газету в класс.

В то утро, 6 марта, не Сергей дал команду на подъем, а громкоговорители лагеря.

Габриэль поднялся под ворчливый звук военного марша, прерванного приказом всем заключенным собраться на центральном плацу, где будет сделано очень важное объявление. Заключенные, торопясь, выскакивали из бараков, толпились на плацу и терпеливо ждали. У некоторых под наспех наброшенной курткой виднелась пижама. Начальник лагеря вышел из своего барака с развевающимся над входом флагом и, поднявшись на трибуну, объявил с торжественным видом:

– Вчера вечером в 21.50 радио Москвы передало новость, которая потрясла весь мир. Умер Сталин, Иосиф Виссарионович Джугашвили, председатель Совета министров СССР и секретарь Центрального комитета КПСС.

Порывы ветра рассеивали слова начальника лагеря, делая малопонятной его речь. Некоторые заключенные, еще полусонные, подумали, что речь идет об очередных притеснениях, которым их подвергнут.

– Его жизнь была конкретным и незабываемым примером служения рабочему классу и идеям революции. Мы скорбим о потере великого вождя советского народа и всего человечества, стремящегося к свободе.

– Я правильно расслышал? Умер Сталин? – шептали некоторые заключенные, обмениваясь быстрыми взглядами.

Начальник лагеря всматривался в толпу заключенных, которые никак не реагировали на его объявление. Над лагерем нависла странная тишина, и он не понимал почему – то ли из-за лени этой стаи предателей, то ли по причине замешательства и волнения от такой новости.

– Повторяю, умер Сталин! – прокричал он почти с негодованием.

– Ура! – в воздух полетела одинокая кепка, довольно высоко, даже в последних рядах заключенных ее было видно.

– Теперь или никогда, – сказал другой заключенный и тоже подбросил свою кепку.

– Да, теперь мы вернемся домой! – кричала группа заключенных.

Весь лагерь неожиданно оживился. Заключенные, поняв наконец, что тиран умер, так выражали свои чувства и эмоции, как еще несколько часов назад было бы невозможно: восторженные высказывания, выражения ненависти, грубые жесты, вздохи облегчения, ропот надежды.

Руководство лагеря и охрана стояли с растерянным видом.

– Что с нами будет? – тревожился охранник на одной из смотровых башен.

– Сохраняйте спокойствие, – приказывал другой.

Всем было ясно, что кончина Сталина означала и конец всей системы, и начало неостановимого процесса радикальных изменений.

Габриэль услышал, как кто-то за его спиной усмехается. Обернувшись, он увидел Червя, улыбающегося во весь рот, как всегда, но на этот раз в его глазах стояли слезы.

– Не думал, что доживу до этого дня, – признался он Габриэлю, прямо глядя ему в глаза. – И этим я обязан тебе.

Черный блестящий рояль «Безендорфер» стоял на помосте в левом крыле роскошного Зеркального зала, поскольку это место считалось единственным достойным такого ценного инструмента. Это был подарок колледжу от мецената Манукяна, и на нем играли только в особых, торжественных случаях.

– Что ты выбрал, Микаэль?

Голос отца Айвазяна эхом раскатился по пустому залу. Он сидел вместе с Волком в центре одного из рядов партера.

– Я думал, Прелюдию номер 5, опус 23, Рахманинова, – ответил мальчик.

– Надеюсь, ты улучшишь свое исполнение ко дню торжества, – проворчал отец Согомон, который сидел рядом с Микаэлем на табурете перед роялем. Священник и музыкант специально прибыл с острова Святого Лазаря, чтобы помочь ему с этой непростой задачей.

– Мы не можем сесть в лужу. Камиль Шамун[41], президент Ливана, прекрасно разбирается в классической музыке. Лучше выбрать что-нибудь другое, – сказал директор с видом человека, который предостерегает, а не советует.

– А что думает сам пианист? – вмешался Волк.

Микаэль покачал головой, не зная, что сказать.

– Лучший способ принять решение – послушать, как он играет, – сказал отец Согомон.

Юноша откашлялся, уставившись на клавиатуру, потом нервно поправил ноты перед собой. Внезапно знаки на нотном стане показались ему непонятными символами, и на мгновение он испугался, что не сможет сыграть даже детскую песенку.

Он извлек первые звуки, вызывая в памяти осунувшееся лицо русского композитора. Он хорошо знал страдальческую жизнь Сергея Васильевича Рахманинова, его тревоги, его боль, и сосредоточился на игре с единственной мыслью – воспроизвести это музыкальное произведение так, как его задумал автор, акцентируя внимание на меланхоличной нежности жизни, с ее утопиями, несбывшимися мечтами и призрачными надеждами. Но в то же время следовало подчеркнуть непоколебимое желание выжить, несмотря на несчастья, призывая на помощь всю решительность.

Музыка наполнила весь огромный зал, казалось, она слегка касается старинных фресок, позолоты, зеркал. Микаэль качал головой в такт напористому ритму, который требовал уверенной игры и особой точности, и в этот момент его охватило прекрасное ощущение единства с инструментом, будто они стали одним целым. Лоб его покрылся испариной, но он продолжал играть с горячностью, забыв обо всем на свете. Ему было необходимо перейти границу пространства и времени и погрузиться в то упоение, к которому может привести только музыка.