Дети разлуки - [57]

Прелюдия закончилась кратким каскадом звуков, пальцы пианиста быстро бежали по клавишам до последнего легчайшего прикосновения, которое почти тайком завершило прекрасное исполнение.

Пальцы Микаэля задержались над клавиатурой, словно не уверенные в том, что им делать дальше в мире, где музыка исчезла.

– Восхитительно! – воскликнул Волк, не сдержав энтузиазма.

– Очень неплохо, правда? – спросил падре Согомон, осторожничая в ожидании мнения директора.

– Ну, действительно, я думал, будет гораздо хуже, – признался Айвазян, – хотя в первой части он пропустил одну ноту, – добавил он, вставая.

– Подождите, – остановил его Волк. – Вы еще не слышали Дле Яман, которую Микаэль споет в конце торжества.

Директор улыбнулся, а это случалось нечасто.

– Я не сомневаюсь, что он прекрасно справится. Бог Всемогущий наделил господина Делаляна прекрасным голосом. – И он направился к галерее мраморных колонн, которая вела к его скромной, ничем не украшенной комнате.

– Мне кажется, что экзамен сдан, – сказал Волк сидящим у рояля.

– Да, – ответил ему отец Согомон, ослабив белый воротничок, выглядывавший из-под его сутаны.

– Микаэль?

Юноша покачал головой.

– По правде говоря, нет, – сказал он. – Пропустить ноту – это непростительная ошибка.

От Волка не ускользнула саркастическая нотка в его голосе.

– Извините, отец Согомон, но мне непременно нужно поговорить с Микаэлем в моем кабинете, – сказал он, поднявшись и ожидая, когда юноша сойдет со сцены. Затем они вместе молча пошли в его кабинет.

– Садись, – резко сказал учитель, закрыв за собой дверь.

Микаэль сел. На письменном столе рядом с маленькой Библией стояла чашка с недопитым чаем.

– Вот что, дорогой мой, – начал монах, еще не сев в кресло, – твое поведение недопустимо. Это школа, а не клуб твоих поклонников. И только через самокритику ты сможешь добиться вершины искусства, которым занимаешься. Талант ни к чему не приведет, если его не поддерживают труд и самозабвение. – Волк говорил порывисто, с красным от досады лицом. – Так что не смей считать себя особенным. Путь долог, и ты всего лишь в его начале.

– Я всего лишь высказал свое мнение. Пока мы живем в свободной стране, это мое право, – парировал Микаэль.

– И что?

– Я решил избегать ненужного лицемерия. Вы не можете всегда затыкать мне рот, как позавчера.

Волк нахмурился с видом человека, который взвешивает каждое слово.

– О чем ты говоришь?

– Когда вы принесли в класс газету с некрологом Сталину.

– И что?

– Я не согласен. Сталин был не великим персонажем, как написали в статье, а тираном, чудовищем, которое могла породить только тоталитарная система. Почему вы не дали мне выразить мою точку зрения?

Волк растерялся от неожиданности, и, пока он обдумывал, что на это ответить, молодой человек поразил его цитатой, которую он сам часто повторял в классе.

– «Je désapprouve ce que vous dites mais je me battrai jusqu’à la mort pour que vous ayez le droit de le dire»[42] – Франсуа-Мари Аруэ, он же Вольтер. – Микаэль почти прошептал этот универсальный афоризм, который не нуждался в громком голосе.

– У меня здесь список имен, который я сейчас зачитаю, – объявил начальник лагеря заключенным, построившимся в шеренги на равном расстоянии друг от друга на центральном плацу лагеря. – Итак, Суубат Казака, Игорь Шегевили, Виктор Кристенко, Габриэль Газарян…

Габриэль вздрогнул, услышав свое имя, которое уже несколько месяцев никто не произносил, обращаясь к нему. В бараке у заключенных не было имен: они понимали по тону голоса, кто к кому обращается. Чаще всего пользовались прозвищами. Габриэля звали просто Армянин.

Со дня, когда было объявлено о смерти Сталина, весь лагерь, особенно охрана, был в состоянии фибрилляции[43]. Опасались нового кровопролития и вспышек мести по всей стране и говорили, что в Кремле принимают решение о больших переменах в ГУЛАГе. Многие начальники, охранники и надзиратели буквально умирали от страха. Каждый старался максимально проявить себя, улучшая систему принудительных работ, чтобы оправдать собственное участие в ней. Неожиданно приоритетной задачей стало разбудить эти пахидермы[44] от наркозного сна.

– Те, кого я назвал, становятся сюда, – приказал начальник, указывая на место слева от себя.

Девять заключенных вышли из строя и построились в шеренгу. Габриэль удивился, когда увидел в их строю Червя, впрочем, он ведь не знал его настоящего имени.

– Герасим Миусов – это я, – представился Червь. – Приятно познакомиться, товарищ Газарян, – добавил он с видом заговорщика и встал за его спиной. Он еще хромал, несмотря на то что почти месяц провел в лазарете.

– Вы девять, – обратился к ним начальник, – отправляетесь завтра утром. У нас приказ о вашем переводе в новый лагерь, где вы сможете наилучшим образом послужить родине.

Обеспокоенные и растерянные заключенные начали протестовать.

– Тихо! – скомандовал офицер, в то время как два охранника поспешили к нему, сдергивая с плеч автоматы.

– Скажите хотя бы, куда вы нас переводите! – выкрикнул один из заключенных.

– Ты думай о том, чтобы хорошо работать, контрик, на тебе еще много лет висит! – ответил начальник, презрительно на него посмотрев.