Дети разлуки - [58]

Червь прошептал на ухо Габриэлю:

– Урановые рудники. На севере, у черта на куличках.

– Внимание! – оскалился офицер. – Я еще не закончил. Сейчас я зачитаю еще имена. – И он снова развернул лист. Число заключенных, которые должны были отправиться в другие лагеря, выросло.

Многие проекты на Алтае были приостановлены. И объект, на котором работал Габриэль, был заморожен, потому что Министерство юстиции сочло его «бесполезным в плане нужд национальной экономики». Предпочтение отдавалось проектам, направленным на техническое и промышленное развитие, в частности делалась ставка на добычу золота и других металлов, но особенно урана, в связи с его применением в качестве топлива на атомных реакторах. Нужно было осваивать территории с богатыми залежами этих ископаемых, такие как легендарная земля чукчей, «почитателей медведя», не беспокоясь о последствиях. Северные лагеря, в которых добывали и обогащали уран, были настоящими лагерями смерти. Никто не выживал там больше года из-за тяжелейших условий и особенно из-за смертельной радиации.

Погибали все – и заключенные, и охранники.

– Ты готов умереть, Армянин? – спросил Червь у Габриэля и рассмеялся своим обычным смехом, будто бросая вызов судьбе.

– Значит, едешь?

Габриэль вышел выкурить последнюю самокрутку в лагере, где он провел шесть месяцев своей юной жизни. Вечер выдался ясный, ветер был менее сильным, чем обычно, и видно было, как сверкают звезды.

– Вот именно, – ответил он, повернувшись к Горе, которого узнал по голосу.

Тот встал рядом, сворачивая свою самокрутку.

– Волнуешься?

– Мне нечего терять, все места одинаковы.

Гора кивнул. С того дня как умер отец, Габриэль замкнулся в себе. Часто держался в стороне, будто хотел пережить свой траур подальше от других, что было непросто, учитывая тесноту в лагере.

– Увезешь от нас Червя, – пошутил Гора с некоторой издевкой.

Габриэль сделал вид, что не расслышал. Глубоко затянулся и выдохнул дым высоко вверх. Падающая звезда очертила яркую дорожку в небе.

– Если не хочешь говорить, если я тебе мешаю, так и скажи, – произнес Гора раздраженно.

– Нет, ты мне не мешаешь, – ответил Габриэль. – Время, которое я здесь провел, в некотором смысле пошло мне на пользу… – добавил он.

– Неужели?

– Да. Например, я научился не вестись больше на внешнюю показуху.

Вдали залаяла собака, и другая ей ответила.

Габриэль спокойно выдержал взгляд ледяных глаз Горы.

– Я поверил тебе, – сказал он, – был уверен, что ты защитишь моего отца. Ты – такой большой и сильный, и я смел думать, что твое слово тоже что-нибудь значит. – Он сделал два шага вперед, его кепка едва доставала до подбородка Горы. – Вся твоя громада делает тебя еще более смешным. Не знаю, за что ты сидишь, из-за злополучной жизни или потому, что это в твоей натуре. Но знай, что ты жалок. Тот же Герасим, которого ты так презираешь, куда смелее тебя.

Гора скривился от злости и сжал кулаки, готовый к драке, но мальчик не отступил:

– Бесполезно. Я больше не боюсь тебя. – Он саркастически улыбнулся: – Как можно бояться мужика, который и не мужик вовсе?

Они стояли друг против друга, Давид и Голиаф, на фоне сибирского неба, усыпанного миллиардами звезд.

Афины, 19 марта 1953 года

Дорогой сынок,

как ты поживаешь?

Сегодня я получила письмо от отца Кашишьяна, скорее даже короткую записку, но она так сильно обеспокоила меня, что я решила сразу же написать тебе.

Твой учитель сообщает мне, что твое поведение не достойно студента колледжа. «Способный и умный юноша, но, к сожалению, не соблюдает дисциплину, которая является основой образования», – это его слова. Он сообщил мне о вашем споре о Сталине и том высокомерии, с которым ты перечил ему. Ты учишься в колледже не для того, чтобы заявлять о своих политических пристрастиях – ни один молодой человек, более или менее хитрый, никогда бы этого не сделал, – а для того, чтобы копить знания.

Что с тобой происходит, сын мой?

Нет необходимости говорить, что твой отец, будь он жив, был бы расстроен и разочарован. Он возлагал на тебя большие надежды, был уверен, что ты одаренный, с добрым характером и способен вести себя с уважением и терпимостью. Мы многим жертвуем, чтобы ты мог учиться в колледже, – далекие расстояния, немалые расходы, невозможность увидеться и обнять друг друга, как нам бы хотелось, – но я всегда верила, что ты с честью носишь имя нашей семьи.

Через несколько недель исполнится три года, как не стало твоего отца, и этот день совпадает с Пасхой. Как и каждое воскресенье, я отнесу на кладбище цветы на его могилу и поговорю с ним. Это единственное место, где я могу еще испытывать тот душевный покой, которого мне не хватает в жизни. Что же я должна рассказать ему о тебе?

Каждый вечер я молюсь Богу, чтобы Он благословил тебя и наделил мудростью и силой, такими необходимыми для преодоления жизненных невзгод.

Знай, что я считаю дни до твоего возвращения в Афины.

Я очень, очень тебя люблю.

Обнимаю тебя крепко-крепко,

мама.

P. S. Эти цветы я сорвала в нашем саду. Помнишь, когда ты был маленький, ты называл это дерево деревом невесты, когда оно все покрывалось белым цветом. Это первые цветы в этом году, и мне захотелось послать их тебе