Дети Луны - [5]

Саблин по случаю выпил дурного коньяка и тяжело отравился. Выжить — выжил, но с тех пор на себя не похож. Мы, местные шахматные корифеи, единогласно присудили Саблину звание чемпиона Теплого и окрестностей навсегда.

Долгое время шахматная жизнь едва теплилась, но постоянное отключение электричества неожиданно разбудило творческие силы. Когда молчит телевизор, столько вдруг времени высвобождается! Особенно у сельской интеллигенции из белоручек, что ни огородов не заводит, ни скотины, ни даже кур. Вроде меня.

Спорткомитет ютился в плохоньком домишке, постепенно уходящем в землю. Не калмыки мы. Черноземцы. У нас не степи знамениты, а пашни. Чернозема на аршин. Воткни палку — растет!

Вот одни палки и растут… Нет, хлебушек тоже родится, и родится неплохо, но сколь его с земли не возьми, все убыток. Долги только в гору идут — за горючку, за запчасти, за кредиты, за красивые глаза. Не дается богачество в руки народу, плачь, не плачь. Но по отдельности есть и у нас богатенькие, немного, но есть.

По пути купил баллон пива. Большой, двухлитровый. Покупать пиво хирургу теплинское общественное мнение дозволяет. Шахматисты пиво любят. У нас хоть и не «Режанс», но кружки большие, старинные, еще с советских времен: граненые, на пол-литра.

Я угадал: в спорткомитете шахматистов было трое. Я — сам-четвертый. Как раз по кружке на брата.

Бахмагузин и Соколов играли, а Морозовский томился без соперника. Мы, вторые номера местной шахматной иерархии, время от времени играли с соседями из Веневского, Рамонского и Поворинского районов, а раз в году дружно ездили в Черноземск защищать честь района. Защитнички не хуже других…

Я поставил баллон на свободный столик.

— Пиво без водки — деньги на ветер, — заметил Бахмагузин. Мысль эту он привез из потерянной страны Чехословакии, в которой побывал еще в темном социалистическом прошлом, будучи молодым хлеборобом-ударником. Там, на вечерах чехословацко-советской дружбы, они вместе с чешским пивом пили московскую водку, и получалось полное взаимопонимание.

— На ветер, так на ветер, — я расставил фигурки.

— У нас самогоночка, марганцовкой правленая, противогазом чищенная, медком сдобренная, смородинкой облагороженная, — соблазнял Бахмагузин.

— Нет, я свою норму выбрал. Еще с утра, уж пришлось.

— Говорят, в Волчьей Дубраве того… пошалили… Насмерть.

— Было дело, — я не люблю распространяться ни о живых пациентах, ни о мертвых. В первом случае врачебная тайна. Во втором — тайна следствия. И вообще, я отдохнуть хочу. Отвлечься.

— В магазине слышал, колом проткнули сердце, — продолжил Бахмагузин. Судя по всему, позиция его безнадежна.

— А что ты в магазине делал-то?

— Так… Зашел…

— Должно быть, разбогател?

Поняв, что подробностей от меня не дождаться, он вернулся к позиции на доске.

Я сделал с Морозовским три быстрые ничьи, а Бахмагузин с Соколовым мучили ладейный эндшпиль.

Свет мигнул — и погас. Добрый вечер, район!

— Стоит игра свеч? — спросил Бахмагузин. — Или будем считать — ничья?

— Какая ничья? — возразил Соколов. — Хочешь слить, говори прямо.

Затеплился, замерцал огонек.

— Этот огрызок последний, — предупредил Морозовский. — Давайте на лампу скидываться.

— Скинемся, но сначала отложим, — предложил Бахмагузин. — До лучших времен.

Соколов пожал плечами.

— Отложим, так отложим.

К счастью, партия не моя. У меня и без того список отложенных дел длинный — поставить на зуб коронку, поменять водопроводный кран, купить коричневой ваксы для обуви, починить табурет и дочитать, наконец, взятый месяц назад в библиотеке американский детектив.

— Который час? — Бахмагузин был в печали. Часов не наблюдают лишь счастливые, а несчастным следить за временем просто вменено в обязанность.

— Сейчас, двадцать два на сорок восемь разделю, — бородатой шуткой ответил я.

Мы вышли на крыльцо. Редкие огоньки свечей да керосиновых ламп напоминали, что мы живем в райцентре, а не в диких местах. Действительно, нужно скинуться. Лампа куда удобнее свечи. И ярче, и экономнее. Да чего скидываться, тоже мне, проблема. Завезут в магазин, возьму да и куплю.

— По капельке?

— Какой такой капельке?

— Да вот, — Бахмагузин вытащил из ниоткуда четвертинку. В лунном свете она казалась волшебным сосудом, заключившем в себя духа могущественного и знатнейшего. Например, джинна Гассана Абдурахмана ибн Хаттаба. Прячется, лицо арабской национальности! Милиции боится!

— Водка? — не поверил Морозовский.

— Натуральнейшая!

— Можно погладить?

— Пожалуйста!

Соколов вернулся в комнату, где, после поиска, стоившего полкоробка спичек, нашел стаканчики. В пивные кружки четвертинку разливать как-то несолидно. Если б четверть!

— А с чего — водка-то? Чай, не графья! — спросил Морозовский.

Действительно, водку у нас пьют редко. При нынешнем уровне самогоноварения оно как-то даже стыдно.

— Ну, у меня ведь теща гостила, знаете?

— Знаем!

— Вот. А сегодня уехала!

Повод не хуже других.

Бисмарк говорил, что человек не имеет права умереть, не выпив пяти тысяч бутылок шампанского. Мы люди не прусские, а русские, жизнь измеряем водкой.

Четвертинка на четверых — просто смазка, шагать веселее.

Мы весело и зашагали: Соколов на север, Морозовский на восток, а мы с Бахмагузиным на юг. Попутчики. На километр. Затем я пойду домой, а Бахмагузину еще километра четыре. Он иногородний, из соседнего хозяйства «Плодовод». Велика страсть к шахматам…