Дети Луны - [7]

— Утро доброе, — поздоровался я и почтительно, и приветливо, и слегка независимо.

— Доброе вчера было, — ответил главврач.

— Кому как, Алексей Васильевич, кому как, — подбавил независимости я.

В кабинете, помимо главврача, сидели на старых расшатанных стульях Ракитин и Виталий.

— Повысили? — спросил я Ракитина. — На кражи посылают?

— Оно какая кража, — протянул Ракитин, пожимая руку обыкновенным, не фирменным пожатием. Значит, очень устал.

— Вы, Корней Петрович, вчера кадаверную хорошо закрыли? — задал свой вопрос главврач.

— Как обычно. И кран закрутил, и форточку прикрыл.

Алексей Васильевич подумал, что бы еще спросить, и решил — хватит.

— Тогда пошли смотреть, что же еще пропало, — Ракитину в чужих кабинетах не сиделось.

— Еще?

— Именно. Прежде всего, пропал сторож, Иван Харитонович. Не явился на утреннюю пятиминутку, верно?

— Верно, — подтвердил главврач слова Ракитина.

— Начали его искать и обнаружили, что дверь прозекторской взломана. Тогда послали за вами.

— Ага, — я постарался вложить в коротенькое слово побольше раскаяния, что заставил ждать.

И мы вчетвером — главврач, Ракитин, Виталий и я — пошли к моргу.

Идти недалече. Миновать инфекционный барак, гараж, и вот он, морг и прозекторская под одной крышей. Кадаверная. Трупарня. Как вам больше нравится.

Дверь, поставленная после ремонта году, кажется, в две тысячи втором, не соответствовала стилю здания. Хлипкая, несолидная. Замок не подвел, устоял. Петли не выдержали, дверные петли — они были вырваны с мясом.

— Грубая сила, — констатировал Ракитин.

Мы прошли внутрь.

Окна зарешечены с царских времен, а вот стекло разбили недавно.

— Осколки-то… изнутри били! — определил капитан.

В кадаверной был разгром, но разгром странный: на кафельном полу (плитка дореволюционная) лежали осколки банок, в которые я давеча укладывал образцы для гистологического исследования. Хорошие были банки. С притертыми крышками. Формалин испарялся из лужиц на полу, но самих образцов я что-то не видел. Даже под стол заглянул — нет. Еще опрокинут стул, стакан с карандашами, вот и все. Пишущая машинка, шкаф с инструментами, веник, ведро и прочие ценности уцелели.

Я спустился по лестнице вниз, как там на леднике дела.

При свете «дневной» лампы (чтобы воздух меньше грелся) я увидел совсем уже странное.

Вернее — не увидел.

Я не увидел труп.

— Бред, просто бред, — сказал я негромко, но Ракитин услышал.

— Что случилось? — спросил он, спускаясь.

— Труп исчез.

— Куда именно уложили тело?

Я показал.

Ракитин обошел меня, наклонился, потом и вовсе встал на четвереньки, не жалея штанов. Ищет следы.

Я бочком-бочком подошел к другому углу ледника и достал заветную баклажку. С умом достал — надев резиновые перчатки. Вдруг там отпечатки пальцев посторонние?

— Что это? — спросил капитан.

— Спирт. Видишь, не тронули. Необычно это.

— А что трогать, на ней ведь написано — «Сулема! Яд!»

Я перевел взгляд на баклажку. Да, действительно… Сам же эту этикетки и прилепил. На всякий непредвиденный случай. До чего глаз замылился…

Ракитин вернулся к леднику, а я, пристыженный, встал в уголок, пытаясь более Шерлока Холмса из себя не строить.

Хотя… Народ умен и проницателен, никаким страшным надписям не верит. Иногда и напрасно. За год трех искателей алюминиевых проводов, пренебрегших табличкой «Не влезай — убьет», поразило насмерть. По одному, в апреле, мае и ноябре. Вор непременно бы раскупорил баклажку и понюхал, чем пахнет. Обычный вор.

Но когда воруют трупы…

Я потихонечку поднялся наверх. Почти сразу за мною последовал и Ракитин.

— Дела совсем невеселые, — заявил он.

— Похищение трупа — такого в истории нашего района еще не было, — сказал Алексей Васильевич.

Вниз полез Виталик, а затем, помедлив минуту, и главный врач. Да уж, происшествие. Жена не простит, если он своими глазами не увидит пропажу покойника.

— А вот в соседнем районе, — начал было я, желая блеснуть цитатой про члена партии, но неуместность дурацких шуточек заставила оборвать фразу на полуслове.

— Что — в соседнем? — насторожился Ракитин. — Ты уже слышал?

— Да так… Нет, не слышал, предположил только, — слишком серьезный был капитан, и разговора требовал серьезного. — А что, где-то… случилось?

— Да. Но — настоятельная просьба помалкивать. Дело на контроле, — и он указал сигаретой на потолок, потом предложил:

— Закуривай.

— Когда это я курил, — помотал я головой и протянул баклажку. — Пей!

— Когда это я отказывался, — ответил Ракитин.

Пришлось наливать, благо рюмка, что хранилась в столе, пережила разгром.

Ракитин выпил, поблагодарил кивком.

— Закуски не держу, — извинился я.

— И не держи, — капитан достал из кармана конфетку. Ею и закусил. Потом вышел на порог и склонился над дверью. — Видишь, изнутри выбивали?

— Как — изнутри?

— Просто. Дерево-то сгнило, трухлявое, шурупы выскочили, — он опять встал на колени, приглядываясь к царапинам на двери, чуть даже не обнюхивая ее.

Ракитин, я знаю, о собаке мечтает, ищейке. Но все упирается в финансирование. Милиционера или медицинского эксперта мама-папа родят, выкормят, вырастят, выучат, а потом он уже и сам кормится, как может. Служебную собаку кормить нужно от рождения и до смерти. Опять же проводнику жалование… Потому капитан от нужды развил в себе наблюдательность, остроту взгляда, а иногда кажется, и чутье тоже.