Дети-крестоносцы - [10]

— Но как доказать? Как растолковать? — заметил кто-то из мальчиков вопрошающим тоном.

Собрание на минуту замолкло. Каждый на минуту задумался и предался размышлениям.

— Слушайте! — сказал наконец Андрей, черноволосый мальчик, с живым выражением бойких глаз, — зачем нам спрашиваться и говорить, куда мы идем и когда выступаем? Ведь ходили же многие из нас в прошлом году тайком на Драхенфельс, не сказавшись никому дома, и многим, слава Богу, прошло это благополучно. Почему же не поступить нам так и теперь, уйдем и вернемся. Ведь не жить же останемся мы в Иерусалиме.

— То был Драхенфельс, а то Иерусалим, — задумчиво проговорил Николай. В тот раз уходили мы на несколько только часов и на близкое расстояние, а Иерусалим, говорят, далеко и нам придется пробыть в походе, может быть, долгое время. К тому же в тот раз мы просто-напросто шалили и баловались, а теперь предпринимаем святое и Божие дело. Только как доказать, что оно действительно Божие, что Бог действительно призывает нас, так что и родители не могут полагать препятствия своим детям?

— Слушайте! Я, кажется, придумал, — решил Ганс, бывший очевидно самым благоразумным из мальчиков. — Андрей прав. Нам незачем отпрашиваться и докладываться, пока дело еще в начале, пока нас еще сравнительно мало. Мы поневоле должны действовать тайно. Но когда нас соберется из деревень и из других городов большая и очень даже большая рать, тогда уже ясно будет видно, что Бог призывает нас и Бог помогает нашему делу. Тогда с нами не будут уже спорить, как с призванными Самим Богом ратниками, а кто-либо и заспорит, то мы можем не повиноваться, повинуясь прежде всего Богу.

— Стойте! — сказал Николай. — Мне кажется, что нам вообще нечего ни спрашиваться, ни докладываться. Если мы до поры до времени будем, не спрашиваясь, уходить из дома, действуя в пользу нашего дела, которое в конце концов не осуществится в самом своем начале, то все наше непослушание окажется простою шалостью, как прошлогодняя прогулка на Драхенфельс. Тогда мы повинимся перед Богом и перед родителями и Бог простит нас. Если же под нашими знаменами окажется великая рать детей-крестоносцев, тогда будет ясно, что Бог покровительствует нам, помогает нашему делу и нам придется оказывать повиновение опять только Господу Богу.

— Но чтобы присоединить к нашему делу детей из других деревень, а может быть и городов, нам придется уходить из дома, сообщаться с ними.

— Слухом земля полнится, — сказал Андрей. — Стоит только оповестить соседние селения, да назначить, где и когда нам собраться, а там весть и пойдет гулять все дальше и дальше. Кто же оповестит соседние села?

— Это уже сделаем мы. Мы назначим и то, где и когда собраться, — ответствовали торжественно Николай и Ганс. — Мы, может быть, и не ограничимся одним только соседством, а проедем и подальше. Теперь же, братцы, клянитесь, что все сказанное останется между нами в тайне, что никто не проговорится об этом перед старшими и никто не отступится от принятого нами решения.

— Клянемся! — отгрянули двести почти детских голосов.

— На колени и произносите клятву за мною!

И великая толпа мальчиков стала на колени и, устремив глаза в темно-синее звездное небо, звучными торжественными голосами повторяла слова импровизованной присяги, мерным голосом произносимой предварительно Николаем.

Через два дня, после описанного нами происшествия, Николай и Ганс исчезли из родного предместья.

VIII

Прошло около двух недель со времени описанного нами происшествия. Весело выплывало солнце, освещая горы, леса, долины, реки и кровли домов. Бодро, без всякого злого предчувствия, проснулись люди в жалких хижинах и в более или менее состоятельных домах, но часа через полтора бодрое настроение у большинства по крайней мере исчезло и заменилось смущением и тревогой. Тревога царствовала в Кёльне, его предместьях и соседних с ними селениях. Тревога царствовала и на более значительном расстоянии, по всему округу. Во всех домах была суетня, говор, раздавались вздохи, виднелись слезы. Везде обнаружена была крупная пропажа, не касающаяся, однако, ни скота, никакой бы то ни было движимой собственности дома. Тут пропал Фриц, там Франц, там Ганс, Карл, Герман, Стефан или Лудвиг; кое-где недосчитывались даже Марии, Гретхен или Бабетты.

И все это произошло в течение одного и того же дня, в одно и то же, роковое для многих, веселое летнее утро. Приписывать это, почти поголовное исчезновение всех детей, от десяти до пятнадцатилетнего возраста, какой-либо чистой случайности или видеть в этом простое, детское ребячество, шутку, было, разумеется, совершенно невозможно. В каждом селении, в каждом предместье и в каждом доме велись бесконечные толки и разговоры. Догадкам и предположениям, разумеется, не было конца, но никто не мог доискаться до настоящей или сколько-нибудь даже основательной причины.

А между тем, в нескольких верстах от каждой деревни, минуя окрестные селения, стремясь даже не быть замеченными из них, через горы, овраги и перелоги двигались более или менее значительные отряды детей, до восхода еще солнечного оставивших свои жилища. Тихо двигаются эти отряды самыми окольными, потаенными тропами, избирая такие места, где не могут встречаться они ни с конными, ни с пешими, где не могут они быть замеченными никаким человеческим оком. На какой-нибудь поляне или в узком, прикрытом со всех сторон горном переходе отряд останавливается; дети ложатся на мягкую траву, отдыхают, подкрепляют свои силы коркою хлеба или сыра, собирают ягоды, рвут цветы, вьют венки и украшают ими себя как будущими трофеями. Кое-где союзными силами нескольких детей сплетаются венки более крупных размеров и надеваются на палки в качестве будущих походных знамен. Но отдых продолжается относительно не долго. Откуда-нибудь со стороны раздается слабый звук пастушеского рожка. Отряд поднимается на ноги, поднимает знамена, строится импровизированными рядами, прислушивается, откуда раздаются шаги, — и скоро появление нового отряда приветствуется маханием шляп, венков, колыханием знамен и дружными, хотя и сдержанными криками.