Дети Гомункулуса - [8]

8

— Отца Петера уже не раз забирали, — неспешно рассказывал Мартин. — Его пытаются обвинить в том, что во время войны он был коллаборационистом, служил немцам. Но люди знают, что отец Петер — кристально чистый человек. Так что, я думаю, он вернется... Только куда? Храм-то отобрали... Уходя, отец Петер сказал мне, что вы будете его искать. А если не прйдете — я должен найти вас в гостинице и передать, что вам лучше всего немедленно уехать отсюда.

— Я же в командировке и, пока не получу со склада детали, уехать не смогу.

Мартин тихо вздохнул:

— В этом городе происходит нечто странное.

— Самое странное — что я никак не могу добраться до моря и даже узнать, в какой оно стороне, хотя город ваш расположен вроде бы на самом побережье. И ксендз говорил, что тут живет много рыбаков.

— Мой отец тоже был рыбаком, и дед, и прадед, — сказал Мартин. — Но теперь на нашем побережье нельзя ловить рыбу.

— Почему?

— Четыре года назад случилась авария на заводе. Дохлой ры­бы лежало на берегу столько, что из-под нее не было видно пес­ка. Чайки прилетали в город и сотнями падали на крыши домов и на асфальт. Люди тоже были отравлены, но умирали не сразу. Моя мать тоже... болела, — Мартин впервые заметно заволновал­ся. — Обратилась в поликлинику, ей поставили диагноз — анги­на с осложнениями.

— Доктора не разобрались?

— Ну почему же, разобрались... Таких больных было много... Но врачи — всего лишь люди, и никто из них не хотел нарывать­ся на неприятности. Об аварии и ее жертвах до сих пор запреще­но говорить.

— И что теперь с вашей матерью?

— Она умерла два года назад.

— Простите...

— Тогда я бросил университет и решил посвятить свою жизнь Богу.

Признаться, мне было тяжело “переварить” полученную от Мартина информацию. Не то, чтобы я была законченной идиот­кой — все-таки Булгакова читала! — но меня же с детства учили, что я живу в стране самой гуманной в мире медицины. И, разуме­ется, в этой стране не происходит больших аварий — тем более катастроф. До сих пор не могу понять, как эта вера уживалась во мне со слухами про аварию на футлярном заводе, которая про­изошла несколько лет назад в моем родном городе. Двоюродная сестра моей мамы, которая работала на том заводе, рассказывала, как дрожала земля у нее под ногами и кто из ее коллег покале­чился или погиб. Но — все это рассказывалось шепотом, и только СВОИМ! А Мартин говорил вслух, не боясь.

— Отец Петер хотел привлечь внимание мирового сообщества к нашей беде, чтобы заставить власти лечить людей. Из одной страны прислали лекарства — а они, эти... снова объявили, что ничего страшного не происходит, что все слухи про катастрофу — не более чем провокация. Дело в том, что в городе слишком много существ, которые ненавидят все естественное, красивое и молодое, способное жить и развиваться.

Теперь глаза Мартина сверкали стальным блеском, светлые волосы, стриженные “ежиком”, словно искрились... Средневеко­вый монах-инквизитор. Слова про мировое сообщество вызвали зловещие ассоциации: Ватикан, ЦРУ, провокация... Ничего уди­вительного. Еще недавно в нашем бюро рассказывали, что в главный универмаг моего родного города поступили в продажу джинсы из какой-то капиталистической страны, а в швах тех джинсов якобы нашли ленточки, пропитанные бациллами то ли чумы, то ли сибирской язвы. И не успели слухи умолкнуть, как во время очередного распределения дефицита на “ящике” в наш отдел принесли несколько пар супермодных кроссовок из коричне­вой замши. Мы принялись за примерку, и в каждой кроссовке нашли полотняный мешочек, набитый подозрительными полу­прозрачными шариками. Долго гадали, что это такое, филатели­стическим пинцетом доставали шарики из мешочков, экспериментировали с ними, как подсказывало воображение... В конце концов дефицит вместе с подозрительным содержимым оказался сложенным в одну кучу, и кто-то стал искать телефон санэпидем­станции. К счастью, в комнату зашел сотрудник из соседнего от­дела и объяснил, что в таинственных мешочках — обыкновенный поглотитель влаги, который в цивилизованных странах кладут в каждую коробку с обувью. Мы долго смеялись. Но я уверена, что у некоторых все-таки осталось в душе сомнение по поводу без­обидных шариков. Во всяком случае, я обработала купленные кроссовки изнутри медицинским спиртом, прежде чем надеть их на ноги...

Я внимательно посмотрела на нового знакомого. Из рукавов черного балахона высовывались манжеты фланелевой рубашки в клеточку. Портфель, видимо, принадлежал еще Мартиновым предкам, а ботинки имели такой обшарпанный вид, что подозре­ние в финансировании их обладателя секретными службами как-то сразу отпадало.

— А при чем тут колодец возле костела и все эти сказки? — спросила я.

— Несколько веков назад в городе произошло то же, что и че­тыре года назад — какой-то неудачный эксперимент вызвал ката­строфу. Не знаю, чему верить, но точно известно одно: после отъезда чернокнижника Твардовского в нашем городе началось что-то вроде эпидемии. Я бы это назвал — паразитирование на духовной энергии.

Может быть, я и посмеялась бы над тем, что услышала, если бы... если бы не смеркалось, не стлался вокруг унылый туман, ес­ли бы не стучался дождь в обитую жестью крышу беседки, если бы не были лица редких прохожих такими бледными и отечными, словно отраженными в лужах.