Живая музыка — это живая музыка… Разве можно сравнить живое звучание скрипки с тем, что доносят до тебя восемь или шестнадцать динамиков самой изощренной аудиосистемы?
Да хоть не восемь, а восемьсот — Олега в один из его приездов в Лос‑Анджелес привели в помещение, где хозяин устроил аудиосистему из более чем тысячи динамиков. На экране заходил на посадку самолет, и звук смещался соответственно.
Какие‑то фанаты скажут, что звук музыки в такой системе — куда лучше натурального. Может, и лучше, думал Олег, но это все равно не живая музыка.
Виртуальность — она и есть виртуальность. А то, что происходит здесь и сейчас — хорошее ли, плохое, — оно подлинное.
Поэтому Олег Потемкин не любил смотреть в записи решающие матчи по теннису. Если уж нельзя каждый год летать в Уимблдон или на US Open — есть живая трансляция. А когда ты смотришь игру в записи, даже не зная результата, — все равно не то ощущение, не то впечатление: ты ведь знаешь, что матч уже состоялся, все, что должно произойти, — произошло, и страсти, бушующие на экране, борьба нервов и характеров, отчаяние от неожиданной ошибки и тщательно скрываемое торжество от ошибки соперника — все это уже на самом деле давно прошло, все принадлежит истории, игроки и сотни миллионов людей знают результат, а ты сидишь в тиши своего дома и делаешь вид, что вернул время назад. Тщетные попытки…
То же и с живой музыкой.
Олег любил еще с первых своих приездов в Лос‑Анджелес ходить в огромный зал под открытым небом — «голливудский котел», Hollywood Bowl.
Вмещал этот котел то ли пятнадцать, то ли шестнадцать тысяч человек, в темном небе над ним на первых порах во время концертов скрещивали прожекторы — чтобы полицейские или теленовостные вертолеты не помешали вдруг случайно концерту. Сейчас эти времена давно уже позади, и в темном небе над залом только проплывают облака да в дни национальных праздников распускаются букеты салютов.
И вот ты сидишь на скамейке на самом верху огромного амфитеатра, или на стуле где‑нибудь в середине, или в кресле, в кабине‑ложе у самой сцены, попиваешь вино или шампанское, которое купил перед входом в зал, и слушаешь музыку. Самое главное — ее хорошо слышно, Олег ясно помнил, как лет двадцать назад, в один из первых приездов в Калифорнию, он попал сюда на концерт Хворостовского. И вот объявили «Ноченьку». И Хворостовский пел а капелла — и Олег, сидя на самом верху, слышал отчетливо каждую ноту…
Что же касается остальных тысяч людей, которые слушают музыку с тобой рядом, — ты их не замечаешь, а они не замечают тебя. Прекрасная и страшная черта этой страны — ты везде один. Нет, аплодируют все вместе и встают, когда начинают играть национальный гимн, — тоже, но никто не мешает тебе слушать музыку. Одиночество в толпе — в Hollywood Bowl — это хорошо.
И вот Потемкин наслаждался этюдами Шопена, потягивал себе красное вино из любимой калифорнийской Лунной долины и получал удовольствие.
Время от времени он позволял себе так бездумно расслабляться, причем всегда один — никого рядом ему было не нужно, когда он слушал музыку, — ни приятелей, ни очередной дамы сердца, ни коллег из спецгруппы — их уж точно не нужно. Добрые отношения и все такое существуют, конечно, но это служба, а одна из целей, когда слушаешь живую музыку, — забыть обо всем остальном и отдохнуть.
В антракте здесь совсем не так, как в театре, где люди гуляют по фойе или ходят по рядам… Кто‑то выходит покурить, поскольку в амфитеатре это категорически запрещено, многие приносят закуски и устраивают импровизированные пикники на траве — с вином и бутербродами, а кто‑то, как Олег, просто сидит на месте, лениво и беззаботно оглядывая зал. Лос‑Анджелес — не Москва, но и здесь иногда на концертах встречаешь знакомых. С Олегом это бывало редко — круг общения тут весьма ограничен, но, как ни странно, на этот раз знакомые были.
Прошла по проходу впереди чета программистов Торенсов, улыбнулась приветливо, кивнула. Слегка коснулся плеча, проходя мимо, Стивен Крейнц из соседнего отдела, а из ложи у сцены махал Фелпс, известный кардиолог, к которому Олег водил в прошлый приезд на консультацию гостя из России.
Вряд ли они с врачом запомнили бы друг друга, если бы не случайно выяснившаяся общая страсть к филателии. Так установились ничего не значащие добрые отношения, которые Олег с удовольствием поддерживал. Группа (так называли между собой сотрудники подразделение, для которого работал Олег), помимо прочего, настоятельно рекомендовала сотрудникам иметь таких добрых, ни к чему не обязывающих знакомых в самых разных жизненных сферах.
Так почему бы и не Фелпс? Готовясь к визиту, Олег знал, что это медик, широко известный в стране, имеющий высокую деловую репутацию и пользующийся авторитетом у коллег. Кроме основной работы, он был известен еще и критикой существующей медицинской системы в США.
Критиковал он эту систему, не стесняясь в выражениях, а поскольку рот ему было закрыть трудно, выступления эти имели довольно широкий резонанс.
Фелпс, помимо прочего, просто по‑человечески был приятен Олегу. Знаете, как бывает в жизни? Человек не сделал тебе ничего плохого, а ты с ним не хочешь видеться. А бывают, напротив, люди, располагающие к себе. Ричард Фелпс, безусловно, к себе располагал. Был он человеком широким, обаятельным, умным, ироничным и, как считалось, имел большое будущее.
![Жестокие игры [сборник]](/storage/book-covers/3d/3d72f26bf5a1112001050d137d144c36408d0345.jpg)
