НОЧИ НА ПЛЕБАНСКИХ МЕЛЬНИЦАХ
Мистическая повесть
Возможно, я ошибаюсь, но мне всегда казалось, что на дороге, по которой возят мертвых, даже трава и деревья меняют цвет.
Густаво Адольфо Беккер
Этот дом построил безумец в безумном месте.
И не было лучшего дома и лучшего места в этом безумном времени.
Огонь добрался до серебряной ленты, которая нежно обвивала свечу из белого, душистого воска, произведенного не иначе как пчелиной королевой (хотя нет, королевы не производят воска, даже такого белого). Лента сразу сжалась, почернела, обнаруживая родство не с благородным металлом, а с бумагой, терпеливой, как потомственная прислуга, и такой же покорной любому хозяину... От нее льстиво потянулась струйка черного вонючего дыма, напоминая неискренний восклицательный знак в конце политического лозунга.
— И это свадебные свечи! — укоризненно проговорила Дорота, гася пожелтевшей серебряной ложкой для чая блестящую бумажку и пытаясь отодрать ее остаток от воскового стебля. — Представьте себе, как такой дым выглядит во время венчания!
— Как предупреждение наивным, — мрачно сказал пан Белорецкий, лысоватый брюнет в очках на веревочках, бывший стипендиант Императорской Академии, фольклорист и любитель частного сыска. — В каждой красоте во время испытания огненной стихией выявляются примеси... С запахом самого обычного, животного страха за свое существование. А впрочем, — пан Белорецкий повернулся всей своей тощей, неуклюжей фигурой в сторону окна, — у нас где-то была еще целая связка погребальных свечей. Ты, Влад, приносил...
Сидевший у окна высокий юноша с красивым надменным лицом, одетый в поношенный сюртук, отозвался ленивым голосом, в котором чувствовались интонации преданного сторонника читательской манеры белорусского парня из Вильни Шверубовича (известного в Империи как Василий Качалов). — Были где-то и погребальные... Повезло пройтись рядом с церковью, которую под склад экс - про - при -... Господи, это же произнести невозможно... Два свертка у комиссарской телеги и подобрал, пусть Бог простит. Свадебные свечи и похоронные. Погребальные, кажется, Доротка в комод положила...
Дорота повернулась, блеснула огромными темными глазами, в которых когда-то посетители вечеров Общества любителей изящных искусств видели отражение образов Рафаэля и Боттичелли.
— Никаких погребальных свечей! Это... Это уже слишком. В отличие от вас, пан, театральные эффекты не ценю.
— Паненка предпочитает применить лучину? — язвительно произнес Влад и добавил со вздохом. — Впрочем, если кто-нибудь из нас не устроится на работу, перейдем и на лучину.
Пан Белорецкий презрительно хмыкнул насчет самой мысли устройства на работу. За окном плеснулась вода, словно дом был огромным кораблем...
Влад прижался лбом к стеклу, вгляделся в темноту.
— Не спадает паводок...
— Вот и хорошо... — устало сказала Дорота, разливая в фарфоровые чашки напиток с ароматом можжевельника, вереска и осенних яблок — и точно из перечисленного и сваренный. — Значит, у нас есть еще несколько дней. А потом...
Она замолчала, поскольку что будет потом — знали все... Дом бывшего директора реального училища, отца Дороты, деревянное старинное здание с мансардой и резными колоннами, потемневшее от времени, словно лицо извозчика, заберет новая власть ради, конечно же, справедливых потребностей рабочего люда. К последнему директора реальных училищ не причислялись. Господин директор давно перебрался к родственникам в Лошице, а дочь решила остаться. Устроив своеобразную коммуну из своих друзей, которых время так же оторвало от берегов, заколыхало на холодных волнах... Да еще отцов двоюродный брат, пан Белорецкий, что уехал из Петербурга, оставив на дорогах военного коммунизма чемоданы, пальто и веру в справедливость, прибился к молодой компании...
Волны паводка у Плебанских мельниц тоже были холодные — Свислочь и Немига, разлившись, превращали центр городка в настоящую Венецию, и лодка минчанина, привычного к переменчивому настроению губернаторов и стихий, скользила рядом с крышей вагона конки, которая едва видна над грязными волнами... Вот и этот дом в очередной раз стал независимым островом — а те, что собрались здесь, умели ценить временную свободу... Они даже отпустили по студеной воде единственную старую лодку — чтобы не было соблазна.
— Наш ковчег еще не доплыл до Арарата! — с мансарды спускался чернявый парень, держа в руках стопку старых газет, онемевшее эхо старого мира, которое больше никто не хочет услышать. — Поэтому не забывайте, что мое имя — Ной, и вы должны признавать меня капитаном.
По лестнице стремительно спускалась тоненькая рыжая девушка в коричневом платье, перешитом из гимназического форменного, но совсем не похожая на миндальную гимназисточку — короткая стрижка, в прищуренных глазах — зеленый огонь, как у рыси, а руки, такие тонкие и деликатные — исцарапаны, словно от забав с капризными котятами. В руках девушка держала два бронзовых подсвечника.
