Людмила РУБЛЕВСКАЯ
ДЕТИ ГОМУНКУЛУСА
Повесть
"Гомункулус — в представлении неграмотных средневековых алхимиков — человекоподобное существо, созданное искусственно в колбе. На самом деле в колбе искусственное существо создать нельзя. Гомункулусов синтезируют в специальных автоклавах и используют для биохимического моделирования”.
Братья Стругацкие
ПРОЛОГ
Гомункулус покачивался внутри стеклянной сферы, наполненной прозрачной зеленой жидкостью. Он был похож на перекормленного головастика с неестественно большими глазами. Время от времени с его толстых губ срывался серебряный пузырек и присоединялся к другим, которые жемчужинами колыхались вокруг.
Пан Твардовский раздраженно потряс сферу в руках, и пузырьки взвились вверх. Но гомункулус никак не отреагировал. Напрасно созданный кусок искусственной плоти... Разве стоило ради его создания застрять на год в этом забытом Богом городишке, уединившись от соблазнов светской жизни в пропахшем прелой бумагой и жжеными травами кабинете! Не так он молод, чтобы попусту тратить свое время. О, молодость! Хорошо, когда женский взгляд манит сильнее, чем все привилегии и ученые звания. И наплевать, что живешь в стране, которой правит слабый на голову король и лютая королева-мать. А теперь даже в этой глуши не укрыться от эха дворцовых интриг. В путь, снова — в путь, как Вечный Жид!
Пан Твардовский откупорил сферу с гомункулусом и подошел к камину. Но только собрался выплеснуть содержимое сферы на горячие угли, как пронзительный животный крик, смешанный с бульканьем, едва не заставил знаменитого некроманта уронить ценный сосуд на каменный пол. Гомункулус взволнованно хватал ртом зеленую жидкость, глаза его увеличились еще больше. Пан Твардовский с удивлением рассматривал результат своих, казалось, неудачных опытов.
— Вот как! Оказывается, ты вовсе не безмозглое создание. Что ж мне делать с тобой? Ожидать тут, пока поумнеешь, не могу. Взять с собой — хлопот не оберешься. Придется тебе, дружище, познакомиться с каким-нибудь местным колодцем. Большего, прости, не могу для тебя сделать. Выживешь — твое счастье.
Гомункулус плавно покачивался в зеленой жидкости, с его толстых губ срывались пузырьки.
1
После института меня “распределили” на завод, который почему-то назывался “почтовым ящиком”. Чем здесь занимались, я, однако, не скажу — а вдруг срок хранения этой государственной тайны еще не закончился? Детали, из которых на “ящике” делалось “что-то” стратегически важное, с заводов-"побратимов" из разных уголков советской империи должны были возить так называемые “снабженцы”.
Снабженцев не хватало, и на каждый отдел время от времени приходила разнарядка: послать своего сотрудника в командировку. Маршруты были самые разные: на юг и на север, в большие города и маленькие, никому не известные. Посыльный никогда не знал, что должен был привезти: иногда это была маленькая коробка, иногда — несколько больших.
Приходила “разнарядка” и на наше бюро. Мы занимались украшением трудового быта: как могли, принаряжали интерьеры мрачных цехов “суперграфикой” и авангардистскими росписями, придумывали узоры мозаичной облицовки “курилок” и туалетов под Малевича и Кандинского, делали эскизы мебели, аквариумов, форточек и трансформаторных будок... Бюро, состоявшее из трех конструкторов, трех архитекторов и трех художников, воспринималось начальством как сборище нахлебников. Зато мы сами считали себя элитой и сохраняли атмосферу перманентного фрондерства.
Я завидовала “рекрутам” службы снабжения — коллеги возвращались из дальних краев, уставшие от впечатлений.
Наконец очередь дошла и до меня.
— Ну, Вика, отправляйся на “боевое крещение”, — сказал мой непосредственный начальник. — Смотри, не влюбись в кого по дороге...
Еще чего!
Билеты до города, куда я направлялась, продавались почему-то только в железнодорожных кассах для военных. Ехать предстояло всю ночь в общем вагоне, на деревянных скамейках. Но одно обстоятельство перевешивало все — тот город находился на самом берегу Моря! Не виденного мной, но представляемого во всем романтическом величии.
В вагоне над моим пальто силуэта “трапеция”, аккуратно сложенном на краю деревянного сиденья, какая-то женщина повесила сумку, из которой начала капать жидкость, похожая на испорченное масло. Наутро на правом боку моей “трапеции” темнело вонючее пятно. (Которое, кстати, так ничем впоследствии и не отмылось.)
Городок показался серым, неуютным, совсем непохожим на те города, что я знала. Насколько удавалось рассмотреть сквозь плотный туман, тут были сплошь невысокие каменные дома с подслеповатыми окнами и темными от времени черепичными крышами. Но улицы такие узкие, а дома стоят так тесно, что, когда идешь между ними, они кажутся небоскребами, заслоняют почти все небо. И кажется, из каждого окна в тебя кто-то всматривается, — может быть, сам город... На центральной площади красовался образец “объемной рекламы”, символ “западного влияния” — огромный ботинок с указателем на обувной магазин. И главная особенность, замеченная мной сразу, как только вышла из поезда, — запах моря. Нет, я не знала точно, как пахнет море. Но этот тяжелый, йодистый запах бесспорно напоминал о соленых волнах и свежей рыбе.
