Дети Бронштейна - [35]

Шрифт
Интервал

Однажды я спросил отца, чем ему не хороша Марта, — мне очень хотелось, чтобы Марта ему нравилась. Ответ: ничего он против нее не имеет, ничуточки, просто не знаком с ней настолько близко, чтобы влюбиться, как я. Однако всей правды он явно не сказал и с Мартой обращался всегда холодно и любезно. Я не сумел разгадать, в чем причина: не то он боялся, что из-за Марты я запущу школу, не то считал такую историю несвоевременной для семнадцати лет. Марта никогда не жаловалась на его сдержанность, но ничего и не предпринимала ради преодоления таковой. А я удивлялся, я-то был уверен: стоит ей на кого нацелиться, как тот немедленно перестанет сопротивляться. На отцовских похоронах она единственная всхлипывала, но какой теперь от этого толк?

Идем и идем, на их месте я давно бы сел в трамвай. Доберутся до цели, скроются в каком-нибудь подъезде, и к чему тогда вся моя слежка? Если зайдут в кафе, может, я сумею их подслушать, прикрывшись газетой в дрожащей руке, только кафе тут нет, насколько я помню. Топаю дальше, не решаясь отпустить Марту с ее спутником отсюда прямо в неизвестность.

Когда занимаешься чем-нибудь однообразным, дело делается между прочим, и мысли мои уходят в облака. Мне удается поймать себя на самообмане: я делаю вид, будто понятия не имею, зачем отправился в свой старый район, на деле же связываю с ним большие надежды. Хочется встретить знакомых, точнее — людей, которые меня узнают, которые улыбнутся, меня увидев, и спросят, не я ли мальчик из пятого дома, а потом еще и поинтересуются, где я живу и чем сейчас занимаюсь. Но и это не все, надо прояснить до конца: я надеюсь, что одна из немыслимых красавиц с нашей улицы попадется мне навстречу, а там слово за слово… Отчего бы не поболтать, если долго не виделись?

Ясно, зачем я дожидался второй половины дня, когда люди обычно возвращаются с работы. Например, Гитта Зейдель из тридцатого дома, кто ж не знал, что она уже в одиннадцать лет надела бюстгальтер, имея на то все основания. Или брюнетка из квартиры над торговцем углем, забыл, как зовут, но эта девочка, самая неприметная на свете, вдруг обернулась первой красавицей всей улицы. Тосковать по девушкам — это разве позор? Разве мне пристало стыдиться жажды объятий и поцелуев, когда я вот уже год мыкаюсь на чужбине? А еще за углом, на улице Эберти, жила классная девушка, часами сидела у открытого окошка и однажды мне даже улыбнулась.

Они перешли на другую сторону, я заметил это после, а сначала решил, что их потерял. Мы шли параллельно, на одном уровне, какая неосторожность, вот была бы жуть, если б Марта обнаружила слежку. И тут я — не раздумывая, будто все последующее разумеется само собой и надо только выполнить задачу, — бегу, я пробегаю сто метров, перехожу улицу и спокойненько иду им навстречу. Они не видят, как я приближаюсь. Марта болтает, он слушает. Многие сочли бы его лицо красивым, мужественным, но мне видится в нем что-то дурацкое. Галстук серый в красную полоску, облако туалетной воды, на подбородке странная глубокая ямка.

— Марта, привет, — говорю я.

Не заметил я, чтоб она до смерти испугалась. Не заметил, чтоб покраснела от стыда. Прервала свою речь и повернулась ко мне. Удивилась, конечно. И секунда-другая ей понадобились, конечно. Говорит:

— А ты что тут делаешь?

Стоят себе и не думают расцеплять руки. Он глядит на часы, подумать только, ему уже наскучило ждать, на часы он глядит! Отвечаю:

— Да ничего особенного. К другу заходил, он живет тут рядом. До скорого.

И ухожу, ни за что в жизни я не обернусь. Меня злит, что я одет как подросток, не как мужчина: техасы, кеды, свитерок без рубашки. Марта знает всех моих друзей, точнее, она знает, что друзей у меня нет и в этом районе тоже. Спросит он у нее, кто я такой, а она ответит, мол, знакомый ее родителей не так давно умер, а сына его, то есть меня, родители взяли к себе.

***

В пятницу после завтрака я пошел к Вернеру Клее, он отчасти мой друг. Ничего я не планировал, просто надеялся, что скорее справлюсь со своей беспомощностью, если хоть с кем-то побуду рядом. Вообще-то я давно его избегаю.

Этот день сохранился у меня в памяти как особенно странный, полный событий, не имевших, впрочем, никаких последствий. Дело было накануне открытия Всемирного фестиваля молодежи, на улицах толпы иностранцев и полиция. Я пошел кружным путем, чтоб наглядеться как следует, такого оживления в городе я отродясь не наблюдал.

Мать Вернера сказала, что тот еще в постели, и я было повернулся к выходу, как вдруг она распахнула дверь в комнату, словно воспользовавшись удачным предлогом. Смотрю, он трет глаза и зевает. Мать затолкала меня в комнату и прикрыла дверь. Вернер, похоже, опять собирался заснуть, поэтому я отворил окно и уселся на стул, служивший ему прикроватной тумбочкой. Он схватил меня за руку и стал вглядываться в циферблат часов, только я не понял, рано сейчас или поздно, по его мнению.

Вернер сказал, что дело у меня, несомненно, очень важное, ведь иначе бы я, увидев, как здорово помешал, давно бы развернулся и ушел. Вечно он острит, просто болезнь какая-то, а если не найдет слова, достаточно остроумные с его точки зрения, то предпочитает отмалчиваться. Эта его манера мне постепенно стала нравиться, хотя и требовала порой немалого терпения.


Еще от автора Юрек Беккер
Боксер

Автор книги рассказывает о судьбе человека, пережившего ужасы гитлеровского лагеря, который так и не смог найти себя в новой жизни. Он встречает любящую женщину, но не может ужиться с ней; находит сына, потерянного в лагере, но не становится близким ему человеком. Мальчик уезжает в Израиль, где, вероятно, погибает во время «шестидневной» войны. Автор называет своего героя боксером, потому что тот сражается с жизнью, даже если знает, что обречен. С убедительной проникновенностью в романе рассказано о последствиях войны, которые ломают судьбы уцелевших людей.


Яков-лжец

От издателя«Яков-лжец» — первый и самый известный роман Юрека Бекера. Тема Холокоста естественна для писателя, чьи детские годы прошли в гетто и концлагерях. Это печальная и мудрая история о старом чудаке, попытавшемся облегчить участь своих товарищей по несчастью в польском гетто. Его маленькая ложь во спасение ничего не изменила, да и не могла изменить. Но она на короткое время подарила обреченным надежду…


Бессердечная Аманда

Роман "Бессердечная Аманда" — один из лучших романов Беккера. Это необыкновенно увлекательное чтение, яркий образец так называемой "моторной" прозы. "Бессердечная Аманда" — это психология брака в сочетаний с анатомией творчества. Это игра, в которой надо понять — кто же она, эта бессердечная Аманда: хладнокровная пожирательница мужских сердец? Карьеристка, расчетливо идущая к своей цели? И кто они, эти трое мужчин, которые, казалось, были готовы мир бросить к ее ногам?


Опечатанный вагон. Рассказы и стихи о Катастрофе

В книге «Опечатанный вагон» собраны в единое целое произведения авторов, принадлежащих разным эпохам, живущим или жившим в разных странах и пишущим на разных языках — русском, идише, иврите, английском, польском, французском и немецком. Эта книга позволит нам и будущим поколениям читателей познакомиться с обстановкой и событиями времен Катастрофы, понять настроения и ощущения людей, которых она коснулась, и вместе с пережившими ее евреями и их детьми и внуками взглянуть на Катастрофу в перспективе прошедших лет.


Рекомендуем почитать
Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


Пятый угол

Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».


Третья мировая Баси Соломоновны

В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.


Русский роман

Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).


Свежо предание

Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.