Дети ада - [19]

— Лучше бы он тебя, мудака, сбросил с балкона, чем Тимура, — по-русски сказал Старейшина. — Такого джигита потеряли! Огонь был, горный орел! И номерной пистолет ухнул. Теперь начнут копать гады в красивых фуражках!

— Его сообщник Форик и кто на крыше был — они ничего не скажут на суде, — подал голос Реваз. — Оба уже за грабеж сидели, никого ведь не продали?

— Вай-вай-вай! Лучших людей теряем... — качал головой с висячим с горбинкой носом Старейшина. Кепку он снял и бережно положил на ящик с яблоками. Их запах заглушал все остальные запахи. По тротуару шаркали ноги, слышались голоса, прогудел клаксон грузовой машины.

— Лучшие! — презрительно хмыкнул Реваз, немного осмелев. — Два вооруженных лба не справились с одним сонным чуваком. Пришили бы и все дела. Лезут напролом, даже в балконное окно как следует не посмотрели: есть ли кто дома?

— Потаскушка твоя не врубилась, что ты их навел на квартиру?

— Она больше, шеф, думает задницей, чем кумполом, — улыбнулся Реваз. — Баба она и есть баба.

Они со Старейшиной из одного горного города и вот уже два года вместе работают в Питере. И до этого случая хорошо ладили.

— Форик и второй — он не наш — не продадут, но береженого Бог бережет, — думая о своем, раздумчиво проговорил Старейшина. — Свалим из Питера на время. Продадим, что у нас накопилось, и рванем в горы, а когда мусора перестанут по ринкам шастать и вынюхивать, вернемся. Наше место никто не займет — корни здесь пущены глубокие.

— Когда? — спросил Реваз. Решение Старейшины застало его врасплох, покидать Петербург в эту пору ему совсем не хотелось. Да и на родине очень уж неспокойно...

— Дуй в авиакассу и возьми четыре билета на следующий понедельник... Нет, понедельник тяжелый день — на вторник. Усек?

— А остальные как же? — поинтересовался Реваз.

— Остальные наши к этому делу никакого отношения не имеют, пусть делают тут на ринках свой бизнес и берегут наши места, — ответил Старейшина. — За это здесь не сажают, слава Аллаху!

— Шеф, там война, — вздохнул Реваз и встретившись взглядом с ним, торопливо зачастил: — Да нет, я не боюсь, что ты! Понимаешь, не поймут нас земляки, если не привезем оружия, патронов.

— У тебя же есть знакомый в охотничьем магазине?

— Ну сколько он продаст ружей? Пять-шесть двухстволок, сотню коробок патронов...

— И этому будут рады наши, — успокоил Старейшина. — Да им сейчас и не до нас. Который год стреляют... Кто на нас с тобой зуб имел, тех уже нет в живых... Не можем же мы им отсюда привезти танк или вертолет?

— В общем, из огня да в полымя, — вспомнил русскую пословицу Реваз.

— А чего бы тебе не пострелять там, в горах, в наших кровных врагов? — с хитрой усмешкой взглянул на него Старейшина.

— Как прикажешь, шеф, — покорно нагнул голову Реваз. Так щенок склоняется перед взрослой собакой.

— Насчет ружей и патронов постарайся, друг, — посерьезнел Старейшина. — Пустыми мы туда не заявимся, сам понимаешь.

— У меня сегодня встреча с этой... из книжного магазина, — перевел разговор в более безопасное русло Реваз. — Ты хотел...

— Чего я хотел?

— Я ее подпою к десяти вечера, дам покурить травки, а ты, шеф, подгребай на Достоевского. Телка, что надо, потом спасибо говорить будешь, верное слово.

— Молодой ты, Реваз, а хитрый как шайтан! — на пасмурном лице Старейшины появилась улыбка. — Поставь коньяк и шампанское в холодильник.

— Коньяк в холодильник?

— На такой жаре только холодное пить, — махнул рукой тот. — И лимоны прихвати. Помянем Тимура, прими его в райские сады великий Аллах!

Старейшина не верил ни в Бога ни в Аллаха, но в разговоре часто поминал и того и другого.

— Тимур подбивал клинья к моей двоюродной сестренке...

— Послушай, Реваз, а кто такой Достоевский, на улице которого ты живешь? — поинтересовался Старейшина, надевая кепку.

— Большой человек был... — солидно заметил Реваз. — Книжки писал и в карты играл.

— И выигрывал?

— Шеф, давай в Дом-музей его как-нибудь сходим? — предложил Реваз, имеющий самое смутное представление о классике русской литературы. — Там, наверное, и колода под стеклом выставлена.

3

— Какой же он подонок этот Реваз! — с негодованием рассказывала ближайшей подруге Миле Бубновой Лола Ногина. — Пригласил к себе, напоил, потом подставил своему дружку, перед которым лебезил и пресмыкался... Помню только, что он навалился на меня в одежде, даже свою громадную кепку не снял! Противный, волосатый, с колючими усами...

— Так в кепке и трахнул тебя? — рассмеялась Мила.

— Говорю же отключилась... Но какой негодяй Реваз, а? Клялся, что любит и все такое...

— Сколько бабок горцы тебе отстегнули? — деловито осведомилась подруга. — Они ведь с рынка, богатенькие.

— Я денег не беру...

— И зря, — заметила Мила. — Теперь рынок, дорогуша! Об этом на каждом углу кричат. Ничего за так не делается. Это раньше было: даром за амбаром.

Лола умолчала о пятидесятирублевке, найденной утром на тумбочке. Неутомимые джигиты, как они сами себя называли, не давали ей покоя всю ночь, особенно этот старался, в кепке. Можно подумать, что женщин целый год не видел... Сама виновата, не нужно было к Ревазу идти... В общем-то, ничего страшного не произошло и раньше по-пьянке подобные истории приключались с ней. Жизнь после развода с мужем пошла суматошная. Все хотелось доказать самой себе, что она нравится мужчинам и все ее хотят. На работе мужики клеятся, а по виду разве определишь кто из них порядочный, а кто подонок? Реваз тоже поначалу приходил такой улыбчивый, смирненький с цветочками да шоколадками...