Деревенская околица. Рассказы о деревне - [7]

Всё шло своим чередом. Понятное дело, по заказу начальства, к случаю пекли караваи, подовый хлеб на капустных листах и даже сдобу с изюмом на манер филипповских хлебов. Все довольны, мы в чести, нам даже с Ваней было дозволено жить при пекарне. Утречком мы пораньше встанем, Господу нашему помолимся и за дело. Вечером перед сном тоже помолимся, он на боковую, а я до полуночи сапожничаю. Каждый месяц посылал деньги матери, голодно тогда у нас было в деревне, в колхозе за трудодни платили крохи, а у неё на руках было ещё шестеро.

С электричеством часто случались перебои, и чтобы пекарня работала без срывов, выделили нам свою электростанцию, а проще, дизельный генератор. И как довесок к нему появился у меня постоянный третий помощник. Обычно в ДОП, особенно в войну, направляли, как бы сказать помягче, — малость ущербных, подслеповатых, глуховатых, и скудных умишком. Короче, — всех выбракованных из боевых частей. А тут смотрим, определили к нам на постоянно дизелистом солдата срочника. И не ущербного, потому как в технике разбирается не каждый.

Парень рыжий-рыжий, с выпуклыми рачьими глазами, но ни это главное. Главное, что носил он необычную фамилию — Тухачевский! Да, да — Тухачевский Виктор Михайлович. Улавливаете? Даже отчество носил маршала, расстрелянного перед войной. На самом деле он был однофамилец. Это и сбивало всех с толку. Не могла же тогда советская власть всех, кто носил фамилию «Тухачевский», по всей стране извести под корень.

Но Витька для пользы общего нашего дела выжимал из своей фамилии, что только мог. Но как он это делал! Если бы он бил себя в грудь и уверял, что он сын «того Тухачевского», то чего доброго, потянули в особый отдел, потому как члены репрессированных семей обычно меняли фамилии. К тому же он поступал дипломатично, на вопрос о родстве с легендарным маршалом отвечал вопросом на вопрос.

— Может, я однофамилец? И потом, зачем бередить то, что не приятно? — туману нагонял.

И ведь говорил правду, но она давала обратный результат. Поди, разберись, кто он? У Сталина сын был политруком, у Хрущёва и Микояна — лётчики, может и этот рядовой сын маршала. А парень был боевой, одно плохо, выпивал и ещё по женской части шибко пакостный был. Просто кобель. Глядишь, он уже ходит, улыбается и глаза блестят. А что ему? Дрожжи под боком, сахар под рукой и бабы рядышком. И как ведь умудрялся брагу заводить, и где бы вы думали? В огнетушителях! Ну, не сатана! В одном у него бродит, из другого он уже лакает.

Пробовал его усовестить, как-никак, а я командир отделения и уже был старшиной, а он и говорит:

— Давай так, Фёдор Васильевич, я молчу, что вы с Ванькой утром-вечером поклоны бьёте, а вы простите мою слабину. Это у меня наследственное. Из-за этих проклятых баб, моего деда, отца, да и меня мужики в деревне часто метелили. Видать судьба такая, и нести мне этот блудный крест до последних дней. Не серчай, дело-то я своё справляю?

Отстал я от него. Вообще-то специалист он был толковый, моторист классный. Кроме того, по своей охоте любую поломку печи или привода на расстойке теста, ремонтировал живой рукой. Был у нас на хозяйстве старый ЗИС, мы его звали «хозяйкой». Плохо было только то, что шофёр был молодой и неопытный, так Тухачевский постоянно помогал ему ЗИСа доводить до ума.

И вот пролетело время, мы с братом Ваней к осени ждём демобилизацию и вдруг — война! Будь она проклята, это же страх божий. Аэродром вместе с самолётами разбомбили в первый же день, а танки бросили в бой. Началась кутерьма: то напекём хлеба — некуда девать, а то как поднапрут — крик, шум. Какой-нибудь старшина пистолетом в бок тычет: «Шкура! Давай хлеба! Там люди насмерть бьются, голодные, а ты ещё и хлеба не даёшь. Пристрелю!»

Потянулись бесконечные вереницы беженцев. Не обходили нас и они. На запах хлеба приходили. Голодные, исхудавшие. Стоит перед тобой парнишка лет пяти или мать с дитём, тянут ручонки, а в глазах страх, тоска и боль: «Дядечка, ради Христа, дай хлебца!» Вообще-то не положено, но куда денешься? Сунешь буханку-другую, мы же христиане, а не какие-то басурмане.

А немец прёт. События стали развиваться со страшной быстротой. Однажды появляется подполковник Берестов и командует:

— Срочная эвакуация. Быстренько собирайте на свою «хозяйку» самое нужное оборудование, а под муку сейчас подойдут пять машин. Срочно загружайтесь и гоните на новое место дислокации, это полтораста вёрст отсюда, — и показывает на карте.

— Товарищ подполковник, а куда девать выпеченный хлеб?

— Это мелочь. Раздайте населению или беженцам. Ты о другом думай, — и в голосе зазвучал металл, — если что-то случится, всякое бывает, приказываю, слышишь? Приказываю! Всю муку уничтожить! Если хоть один мешок достанется фрицам, пойдёшь под трибунал. Это закон войны, помни.

Меня всё это как громом среди ясного дня, я даже с лица спал. Он видит такое дело, уже тише, но всё одно твёрдо говорит:

— Надо так. Исполняй, человек божий. Всё.

И точно. Через час приходят пять новых ЗИСов и в каждом по два солдата из хозвзвода. Только загрузили последнюю машину, вдруг подлетает «Эмка», выскакивает капитан-артиллерист и орёт: