Деревенская околица. Рассказы о деревне - [5]

Это было на Пасху, а где-то через недельку, на день Победы, они опять заявились в деревню, помочь Василисе посадить картошку и разобраться с грядками. И опять Пётр Иванович давай мотаться по своим делам. Побывал в администрации, в военкомате, в районной редакции, что-то уточнял, что-то обговаривал.

Девятого Мая у мемориала Славы был митинг, и вдруг он среди фронтовиков видит Фёдора Васильевича, которому по вере нельзя брать в руки оружие, а на его груди… ордена Красного Знамени и Отечественной войны, а медалей — не счесть. Он глазам своим не поверил, думает, что это ему померещилось.

Дома сразу же за разъяснением к тёще — как при такой строгой вере и такие боевые ордена? Тёща спорить не стала, говорит: «Давай мы пригласим его в гости и ты его как следует порасспроси. Он тебе такое расскажет, что твой редактор со стула упадёт».

Так и сделали. Фёдор Васильевич не куражился, по-соседски заявился с супругой. Вина они, конечно, не пили, а вот самовар за вечер опорожнили. Когда признакомились, так мало-помалу и разговорились. Петру Ивановичу, как журналисту, что только не приходилось описывать: тут и сбитые самолёты, и подбитые танки, и герои-разведчики, но такое он услышал впервые. Ещё его поразила одна особенность, — никакого даже намёка на геройство или похвальбу. Наоборот, как бы подтрунивает над собой, и всё рассказывает, до обидного просто и обыденно.

Судите сами, вот что он тогда рассказал.

***

«Наша семья вышла из бедного житья. Семья была большая, батя с детства приучал нас к разному рукомеслу. Надеялись только на себя, и были мы как бельмо на глазу, — всё дело в том, что были верующие. Верили в Бога, а время тогда было лихое, церкви порушили, а большинство священнослужителей извели.

Но случилась у нас беда, батя утонул на лесосплаве, затёрло его между плотами. Остался я в семье за старшего. Кроме меня в семье ребятни ещё шестеро. Я окончил семилетку, учился хорошо и хотел учиться дальше, только вижу, — мать от горя и нужды вся почернела. Парень я был рослый и крепкий, пошёл в кузню, молотобойцем. Два года отмахал молотом, потом занял место кузнеца, только вдруг понаехали новосёлы, и нашёлся кузнец искуснее меня, а мне присоветовали податься в быткомбинат — в сапожники.

Три года шил сапоги, потом вызывают в сельсовет и говорят: «Нужны пекаря мужчины, пойдёшь на хлебозавод работать?» Согласился. На работу я жадный, впрягся в полную силу, во всё вникаю, а через время меня отправили в город на курсы хлебопёков, чтобы в деле до точки дошёл. Пришлось ехать, ведь туда кого попало не пошлют. Когда отучился, то стал работать уже мастером.

От армии меня освободили, так как мать была хворая, и если б не эта отсрочка, то нам бы пришлось туго. В тридцать девятом году, как только младшей сестрёнке исполнилось шестнадцать, лет мне повестка: «Согласно приказу наркома обороны… явиться на сборный пункт… неявка карается по закону, статья номер такая-то». А мне уже, слава Богу, двадцать шестой идёт. Я к военкому, как его не упрашивал — нет. Служи!

Что делать? Хорошо, что со мной призвали и двоюродного брата, Ваню Кожевникова, всё не так одиноко. Погрузили нас в телячьи вагоны, и мы из Сибири сквозанули через всё страну аж в Белоруссию. Как сейчас помню, городок Залесовск. И тут началось самое страшное, — мы с Ваней верующие, а по нашим законам брать в руки оружие нельзя. Тогда же надо убивать людей, а у нас главная заповедь — не убий! Как тут быть?

Власть тогда была жёсткая, всё ломала через колено. Большинство верующих на время службы смирялись и по своей слабости преступали нашу заповедь. Но были и истинные приверженцы веры, шли до конца. Правда, таких было не много и это не афишировалось. Их просто судили и прятали по зонам. «Что в Конституции записано? Не желаешь в руки винтовку брать? Хорошо, тогда тебя с этой винтовкой три года будут охранять на лесоповале. Выбирай». Это в мирное время, а когда началась война, тогда в штрафбат, а там или ты, или тебя. Выжило не много.

Мне повезло, вернее Господь заступился. Набралось нас «отказников» из призыва человек двадцать. Мы с Ваней россияне, а то всё больше ребята из Белоруссии и Западной Украины. И вот приходит к нам зам командира, подполковник Берестов. Николай Степанович, дай ему Бог здоровья. Главное, что он не политрук, а интендант. Обычно как было? Угрозы, крик, матюжищи, а тут всё случилось по-другому. Мы стоим по струнке, ну думаем, сейчас начнётся. А он здоровается с нами и говорит:

— Да вы, мужики, садитесь, давайте закурим и поговорим.

Я, как старший по возрасту и встрял.

— Товарищ командир, поговорить-то оно можно, только мы не курим. И не пьём. Нам нельзя, вера не дозволяет.

Он на меня весело посмотрел и засмеялся, потом говорит:

— Вот это и хорошо. И что ещё не кроете по матушке, тоже хорошо. А вот только скажите мне, люди божьи, почему вы нашу армейскую доблесть нарушаете, не хотите служить как все? Нет, я знаю, что вы скажите, у вас в Евангелии и Библии записано: «Не убий!» Только тогда и вы мне объясните, как тут быть? Вот Германия уже север Африки оккупировала, пол-Европы завоевала, у наших границ топчется, того и гляди, что беда случится. Как же в этой ситуации нам всем быть, подскажите мне.