— Приказано везти в карантин для дезинфекции всю палубную публику, — сказал капитан. — А первого и второго класса пассажиров не тронут.
— Что за чепуха? — удивился Иван Михайлович. — Неужели вы всех повезёте? И эту гувернантку — г-жу Ламбину?
— Как же я могу её изъять? Если б она была второго класса…
Иван Михайлович вынул бумажник.
— Я вас очень прошу, — я заплачу… переведите её во второй класс… Но чтоб она не знала… Вы дайте мне дополнительный билет, и распорядитесь, чтоб её не тронули… Пожалуйста.
Капитан слегка улыбнулся.
— Хорошо. Не беспокойтесь, её не возьмут.
Архитектор чувствовал, как резко стукало его сердце, когда он спускался из капитанской каюты. Теперь он решился, не стесняясь, сейчас же разыскать Тотти. Впрочем, найти её было не трудно: она стояла среди растерянно собиравших своё тряпьё богомолок. Все лица были бледны, у многих тряслись руки.
— За что же пожитки-то наши, пожитки портить? — с отчаянием говорила толстощёкая, курносая баба, туго перетягивая бечёвкой мешок. — Ведь это ж разбой. Давай им в печь всё, что есть у тебя…
— Мне надо вам сказать два слова, — сказал архитектор Тотти.
Она машинально вышла из круга странниц и сделала с ним несколько шагов в сторону.
— Послушайте, я говорил насчёт вас капитану, — несмелым голосом заговорил он. — Он обещать, что вас не тронут, и что вы останетесь здесь… Вам не надо ехать в карантин… Вы не тревожьтесь… Это, право, так легко устроилось. Вы только пройдите туда, в рубку. Матрос ваши вещи туда перенесёт, и всё будет хорошо.
— Вы купили мне билет? — спросила она, глядя ему прямо в глаза.
— Нет… To есть об этом не стоит говорить…
Она как-то выпрямилась.
— Хорошо, — сказала она, — велите матросу перенести мою картонку и чемодан.
Он не думал, что она так просто примет его участие. Он отошёл от неё, боясь, чтоб она не стала благодарить его. Но она и не думала об этом.
Когда матрос взвалил её вещи на плечи, вокруг раздались негодующие голоса.
— Деньги-то что делают, — завистливо говорила курносая баба. — Небось её потроха перемывать не станут… С нами на нарах спала: мол, я такая же недостаточная… А как до карантина дошло, небось и деньги нашлись…
— Хахаль её, что увивался тут, он заплатит, — станет она платить, как же!.. Весь день яйцами да яблоками питается, скупа…
«За что они на меня», — подумала Тотти, и вынула портмоне.
— Вот вам деньги, — сказала она громко матросу. — Подите к капитану и скажите, чтоб он получил с меня сколько надо.
Она прошла твёрдым шагом в рубку, опустилась в углу на кожаный диван и раскрыла книгу.
Через минуту воротился матрос с помощником капитана.
— За вас получено от господина Карелина, — сказал он, возвращая ей деньги. — Позвольте вам вернуть.
— Я не знала, что он заплатил, — ответила она. — В таком случае, будьте добры возвратить ему из моих денег, сколько следует.
Помощник капитана не без удивления посмотрел на неё и сказал: «Слушаюсь».
Шум на палубе всё увеличивался. По спущенному трапу надо было спускаться палубным пассажирам в шлюпки. Волны шумели и заставляли лодку биться внизу, как больного в падучей. Матросы искусно удерживали маленькое судёнышко, чтоб оно не разбилось о твёрдые борта парохода. Робко, подгоняемые поощрительными возгласами, спускались по лесенке старушки и старики, — почти нищие, чуть не в лохмотьях, полуслепые. Они крестились дрожащей рукой: казалось, их вели на смерть. На нижней ступеньке их подхватывали сильные руки и перебрасывали на дно лодки. Слышался слабый крик, заглушаемый ветром. Позеленевшие, бледные боязливо жались несчастные один к другому, пугливо озираясь на волны и ещё с большим страхом вглядываясь в ужасное здание карантина. Шлюпка отчаливала, и нос её зарывался в жемчужную пену изумрудно-сизой волны. Весла стойко боролись с валами, лодка кренилась то направо, то налево, то взлетала наверх, то падала вниз в водяную яму. За одной шлюпкой отваливала другая, за другой — третья, и, ныряя, как утки, чёрной вереницей они шли, окутанные сеткой дождя, туда, к ненавистному белому зданию. Барыни смотрели на них с рубки первого класса в бинокли и восклицали по-французски:
— Несчастные! Это ужасно!..
Впрочем, участь несчастных не помешала пассажирам с аппетитом позавтракать. Сознание своего превосходства над третьеклассниками придавала всем приятную бодрость и уверенность в своём непоколебимом достоинстве. Буфетчик, как заботливая нянька, наблюдал за завтракавшими, и даже проголодавшийся товарищ прокурора отрёкся от своего слова и усердно накладывал себе на тарелку и стерлядь, и кабачки, и телячьи котлеты.
— Но ведь это было бы ужасно, — говорила толстая, усатая, раскрашенная, как плохая актриса, армянка, на отвратительном французском языке, — это было бы ужасно, если бы нас свезли, как эту бедную чернь на берег, раздели и заперли в карантин!
Молоденькие армянки, её дочери, свеженькие, румяные, но обещающие в будущем отрастить себе такие же усы, как у мамаши, уткнулись в тарелки: им было стыдно представить себя в таком положении.
— Но я думаю, — сказать Анатолий, — до этого бы не дошло. Ведь, во всяком случае, турки знают, с кем имеют дело.