День красных маков - [102]

Майлз обрадовался, отметив переход к настоящему времени.

– Да, это звучит сопливо, Майлз, но так и есть. Я не могу описать, как люблю её. Она для меня – весь мир, и все мои поступки – ради неё, все мои мысли – о ней. Я всегда в первую очередь думал, как будет лучше для Поппи. Поэтому мы не можем просто посмеяться и жить дальше как прежде. Всё гораздо сложнее. Я боюсь к ней прикоснуться, потому что не знаю, как она отреагирует, но ещё – потому что не знаю, как я сам отреагирую, что я почувствую. Я боюсь плохо о ней подумать, поэтому не хочу рисковать. Не знаю, поймёте ли вы меня. Честно говоря, я и сам себя плохо понимаю. У меня в голове столько всего, что собеседник из меня не самый лучший. Честно говоря, вы – единственный, с кем я за последнее время общался. Я ещё не готов увидеть Поппи, нет ещё…

Майлз вновь решил сменить тему.

– Вы когда-нибудь боялись за свою жизнь?

Мартин рассмеялся.

– Когда меня перевозили из того здания на виллу, я подумал, что сейчас меня и убьют. Я пришёл в ужас, услышав подозрительный звук – не то курок щёлкнул, не то нож вынули; оказалось, ни то ни другое. Это хлопнула дверь машины. Но я решил, вот и смерть пришла. Жуткий был день, навсегда его запомню. Меня втолкнули внутрь, положив руку на голову, чтобы я не ударился. Смешно, правда? Били меня до полусмерти, смотрели, как я падал и разбивал лицо, но не приведи господь, если я, садясь в машину, набью себе шишку! Машина была маленькая, заднее сиденье – узкое, а вонь стояла такая, что и представить нельзя. Пахло соляркой и чем-то ещё, я не понял, похожим на сигаретный дым, но противнее… да, смесь сигаретного дыма, дешёвого одеколона и, как ни странно, уксуса. Потом мне сказали, что так пахнет героин. Никогда не забуду этот запах. Он чувствовался даже сквозь мешок на голове, меня чуть не стошнило. По меньшей мере, один охранник сидел рядом со мной и до конца поездки держал автомат у моих рёбер. Второй, мне кажется, сидел на переднем сидены, и кто-то ещё вёл машину. Они разговаривали на арабском; у меня сложилось впечатление, что не обо мне. Может быть, мне показалось, но за пару недель я достаточно наслушался их речи, чтобы различать интонации: когда они ругаются, когда злятся, когда шутят.

Разговор в машине был более неформальным, как будто три друга болтали в вонючем салоне машины, доверху набитом героином. Я вспомнил свои поездки в детские годы, например, в Клактон на выходные, по радио пели Карпентеры, и о чём мы болтали? Обо всякой ерунде – кто хочет мятную конфету, кто найдёт больше красных машин… играли в угадайку… Я улыбнулся, представив, как развлекаются эти два головореза в арафатках и с огромными автоматами: «Так, моя очередь! Угадай, что загадал: вижу рядом ясным взглядом кое-что на букву… З!», и два других кричат: «Заложник!», а Карен в это время просит почтальона подождать минутку.[11] Может быть, это героиновые испарения на меня так подействовали. Но разве не дико? Для этих троих поездка была повседневной рутиной, они просто везли груз, как всегда, а я в эти минуты проходил через весь спектр эмоций, я думал о собственной смерти и ждал её. Так вот, я представлял себе всякую чепуху, а моё сердце в это время бешено колотилось. Они запросто могли везти меня вглубь пустыни, чтобы там убить. Я был вне себя от ожидания. Дико, я уже говорил. Вы себе и представить не можете, и я рад, что не можете; это выносит мозг.

– Зачем они решили перевезти вас в другое место?

– Понятия не имею. Такое бывает, если заложник привлекает слишком много внимания или поблизости ведётся спасательная операция. Машина заехала в гараж. Я понял, что это гараж, потому что услышал эхо, когда за нами захлопнулась железная дверь. Запах солярки и застарелого солидола тоже ни с чем не спутаешь. Дверь открылась, крикливый охранник и его приятель с автоматом вытащили меня. Я немного осмелел: у них было столько возможностей убить меня, так что, если бы они хотели, сделали бы это раньше. Зачем везти меня в другое здание, только чтобы убить? Ведь вокруг глухая пустыня, где никто не увидит. Я снова вспомнил Аарона. Охранник потащил меня куда-то за руку, я подчинился, не желая упасть. Я не имею в виду, что не мог устоять на ногах, но я же понимал, к чему идёт.

В доме пахло получше, чем в том здании, и, казалось, построен он крепче. Кафельный пол, тогда как там он был грязный, пыльный, отвратительный. Я услышал, как хлопнула дверь, судя по звуку, прочная, деревянная, плотно прилегающая к дверной раме. В том здании двери были расшатанные, с решётками, как на конюшне, и вообще всё сделано кое-как, из самых дешёвых материалов для дачи. Этот дом скорее напоминал виллу.

Меня потащили вверх по лестнице, и моя рука коснулась холодных перил, как мне показалось, из кованой стали. Немногие дома в этом районе могли похвастаться такой роскошью; это означало деньги. Меня отвели в комнату, бросили на кровать и почти сразу же, к моей великой радости, сняли с головы мешок. Не думаю, что я бы смог провести ещё несколько дней с этой гадостью на лице. До сих пор не могу вспоминать о ней без содрогания. Я осмотрелся: здесь было окно, и в комнату лил свет. Какое счастье вновь увидеть его, увидеть белые стены! Пол был покрыт белым кафелем с узорчатой каймой, стены оштукатурены и выкрашены белым. На стене висел красно-золотой тканый ковёр, у окна стояли деревянный стул, маленький столик, с потолка свисала деревянная люстра. Настоящая роскошь в сравнении с тем, где меня держали до этого. На кровати – чистый матрас, но никакого постельного белья. Мне было всё равно, и вообще в таком положении жаловаться не стоило, верно?